Глава 12

8 апреля я вылетел вместе с 8 другими пилотами из Рабаула на новую базу в Лаэ. Когда я кружил над аэродромом, то начал ворчать. Где ангары, где ремонтные мастерские, где вышка управления полетами? Где вообще аэродром? Только маленькая, грязная взлетная полоса. Я чувствовал себя так, словно сажусь на палубу авианосца. С трех сторон полосу окружали зубчатые горные хребты Папуа, с четвертой, откуда я заходил на посадку, ее ограничивал океан.

21 пилот прилетел сюда несколько дней назад, и сейчас они встречали нас в конце полосы, когда мы рулили к местам стоянки самолетов. Хонда и Ёнекава, мои ведомые во время боев за Яву, первыми приветствовали меня.

«Добро пожаловать, Сакаи! – крикнул Хонда, широко улыбаясь. – Самое чудесное место в мире приветствует тебя!»

Я посмотрел на Хонду. Он, как обычно, шутил, хотя я не видел никаких поводов для веселья в этой проклятой дыре. Взлетная полоса имела длину не более 3000 футов и шла перпендикулярно горному склону почти до самой воды. Рядом с пляжем находился маленький ангар, весь изрешеченный осколочными и пулевыми пробоинами. В траве валялись проржавевшие обломки 3 австралийских транспортных самолетов, и повсюду виднелась разбитая техника. В прошлом месяце во время высадки десанта наши самолеты не раз бомбили и обстреливали ангар.

Аэродром Лаэ использовался австралийцами для доставки снабжения и вывоза золотой руды, добытой в копях Кокода, расположенных далеко в горах Оуэн Стэнли. Добраться до копей по земле было почти невозможно, так как густые, влажные джунгли и крутые горные склоны вставали на пути. Маленькая гавань была такой же заброшенной, как аэродром. Небольшое судно водоизмещением около 500 тонн, тоже австралийское, лежало на дне, глубоко погрузившись в ил. Из воды рядом с маленьким пирсом торчали его корма и мачта. Это был единственный корабль поблизости. Я был убежден, что Лаэ – это худший из всех аэродромов, какой я когда-либо видел, не исключая Рабаула и даже передовых аэродромов в Китае.

Однако ничто не могло ухудшить настроение Хонды. «Говорю тебе, Сабуро, – настаивал он, – что ты прибыл в лучшие охотничьи угодья на земле. Не позволяй аэродрому или джунглям обмануть тебя. Нам никогда еще не подворачивалась такая удобная возможность пополнить счет». При этом он продолжал улыбаться. Хонда говорил совершенно серьезно, ему действительно здесь нравилось. Он объяснил, что летчики с этой забытой богом базы вели воздушные бои 2 дня подряд перед нашим прибытием. 5 апреля 4 «Зеро» из Лаэ сопровождали 7 бомбардировщиков, атаковавших Порт-Морсби, и сбили 2 вражеских истребителя, потеряв один свой. На следующий день в полет снова отправились 4 истребителя. Торжествующие пилоты сообщили, что сбили 5 вражеских самолетов. Вчера, 7 апреля, 2 «Зеро» перехватили 3 вражеских бомбардировщика на Саламауа и во время погони сбили 2. Третий был вероятно сбит. Но вражеские стрелки захватили с собой один «Зеро».

Для Хонды бой был самым важным в жизни делом. Его совершенно не волновало, что летать приходилось из гнусной дыры. Ему на это было наплевать.

Во второй половине дня мы собрались на аэродроме возле командного пункта для инструктажа. Я использую слова «командный пункт» в переносном смысле, потому что его не существовало. Этот «командный пункт» можно было бы назвать хижиной, если бы у него были хотя бы стены! Имелся хилый навес, с которого свисали циновки, служившие и стенами, и дверями. Помещение было не слишком большим, и когда собирались все 30 летчиков, там едва хватало места. Посреди хижины стоял грубый стол, наспех сколоченный из досок. Освещали «командный пункт» несколько свечей и одна керосиновая лампа. Телефоны работали от батарей.

После того как капитан 1 ранга Сайто проинструктировал нас, мы отправились в казарму. Рядом с командным пунктом я увидел все автомобили, имевшиеся в Лаэ. Первым из них был древний, ржавый, скрипящий «Форд», вторым – полуразвалившийся грузовик и третьим – цистерна-заправщик. Они обслуживали всю базу. Ангаров на аэродроме не было. Мы не имели даже вышки управления полетами! Однако, к моему сильному разочарованию, Лаэ не сумел остудить пыл Хонды и Ёнекавы. Хонда подхватил мой вещевой мешок и, пока мы шли к казарме, весело напевал. По пути Ёнекава показывал мне местные достопримечательности.

200 моряков обслуживали зенитки, расставленные вокруг аэродрома. Они-то и составляли весь гарнизон Лаэ. Эти 200 человек, 100 человек авиамехаников и 30 пилотов составляли все японские войска, находившиеся в Лаэ. За все время нашего пребывания там и до захвата Лаэ союзниками в 1943 году не делалось никаких попыток обустроить базу. Точно так же туда не перебрасывали никаких войск.

20 унтер-офицеров и 3 рядовых летчика набились в одну хижину. Это так называемое здание имело размеры 6 на 10 ярдов. В центре стоял стол, который мы поочередно использовали для еды, письма, чтения. Вдоль стен вплотную стояли походные кровати. Несколько свечей составляли все освещение. Эта казарма была типичной туземной хижиной, пол которой был поднят над землей на 5 футов. Подниматься в нее приходилось по шаткой лестнице. Позади казармы стояла большая цистерна с водой. Солдаты срезали днище бочки из-под топлива и превратили ее в импровизированную ванну. Существовало неписанное правило, чтобы все летчики каждую ночь обязательно принимали ванну. Еще несколько взрезанных топливных бочек использовались на кухне и для стирки.

К кухне был приписан вестовой. Он был очень занятым человеком, так как кормить в течение дня 65 человек было совсем не просто. Однако, несмотря на напряженные бои, которые длились несколько следующих недель, каждый летчик находил время ежедневно выстирать свое белье. Мы могли жить в грязной дыре, но ни один человек не желал зарастать грязью.

Неподалеку от вкопанных в землю бочек солдаты вырыли примитивные щели, которые служили бомбоубежищами. Когда появлялись вражеские бомбардировщики, они летели над самыми деревьями, чтобы застать нас врасплох. Но убежища заполнялись в рекордно короткий срок людьми, которые поспешно выпрыгивали из хижин, бочек-ванн и туалетов.

Мы жили в 500 ярдах к востоку от аэродрома и к самолетам нам приходилось добираться пешком. Такая роскошь, как доставка на автомобиле, появлялась, лишь когда приходил приказ на срочный взлет. Тогда «Форд» забирал нас.

В 500 ярдах к северо-востоку от полосы находилась офицерская казарма. Их хижина была точно такой же, как наша. Единственным преимуществом офицеров было то, что в хижине жили всего 10 человек. Они пользовались всеми теми же удобствами, но их было вдвое меньше. Командир базы, его заместитель и помощник жили в крошечной хижине, стоящей рядом с офицерской.

В течение 4 месяцев каждый день мы выполняли практически одни и те же задания, которые быстро превратились в занудную рутину. В 02.30 поднимались механики и техники, которые начинали готовить наши истребители. Через час ординарцы будили пилотов.

Завтракали мы обычно в хижине и лишь иногда – на воздухе рядом с командным пунктом. Наше меню было однообразным и неизменным. Чашка риса, суп из соевой пасты с сушеными овощами и маринованные огурцы составляли завтрак. В первый месяц рис мешался с совершенно несъедобным ячменем, чтобы экономить запасы. Однако после 4 недель непрерывных боев нам перестали подавать ячмень. Но в любом случае наш паек в Лаэ был совершенно недостаточным.

После завтрака 6 пилотов шли к самолетам, прогревали моторы и готовили их к взлету. Предполагалось, что это будут перехватчики. Они стояли в конце взлетной полосы, готовые к немедленному старту. В Лаэ мы никогда не проводили разведывательных полетов, а о существовании радара даже не подозревали. Но 6 истребителей могли подняться в воздух в считанные секунды.

Те пилоты, которые не участвовали в намеченных вылетах, ждали вокруг командного пункта. Так как обсуждать было решительно нечего, кроме воздушных боев, чтобы скоротать время, мы играли в шахматы и шашки.

В 8 утра группа «Зеро» поднималась в воздух для патрулирования. Отправляясь на охоту, они летели к позициям противника самым коротким маршрутом вдоль долины Морсби. Если приходило задание сопровождать бомбардировщики, мы летели на юго-восток вдоль берега Папуа и встречались с бомбардировщиками где-то в районе Буны.

В полдень мы обычно возвращались в Лаэ на ленч. Но это была не та трапеза, ради которой стоило возвращаться. Еда была той же самой, а вдобавок точно такую же мы получали на ужин. Ленч состоял из чашки вареного риса и порции консервированной рыбы или мяса. Офицеры питались немногим лучше. Их пайки были точно такими же, но 5 ординарцев усердно старались, что офицерская еда хотя бы выглядела иначе.

В промежутках между 3 официальными приемами пищи пилоты закусывали фруктами, пили сок, сосали конфеты, чтобы как-то компенсировать нехватку витаминов и калорий в пайке.

Примерно в 5 вечера все пилоты собирались для ежедневных занятий гимнастикой. Физические упражнения требовались, чтобы сохранить наши тела сильными и подвижными, а реакцию быстрой. После групповых упражнений все летчики, которые не должны были дежурить на аэродроме, расходились по казармам, чтобы поужинать и вымыться. У них еще оставались 2 – 3 часа для того, чтобы почитать и написать письма домой. К 8 или 9 вечера мы уже лежали на койках.

Все развлечения носили импровизированный характер. Пилоты часто играли на гитарах, укулеле, аккордеонах, гармониках, собирались вместе, чтобы попеть японские песни.

Если на базе в Рабауле имелось достаточное количество туземцев, которые использовались на различных работах, нам в Лаэ везде и всюду приходилось обходиться собственными силами. Самая ближайшая деревня находилась на расстоянии 2 мили, и мы не могли ни уговорами, ни силой заставить туземцев находиться на аэродроме, который почти ежедневно подвергался налетам вражеской авиации. Их пугали ревущие самолеты, треск пулеметов и разрывы бомб.

Такой была жизнь в Лаэ. Отвратительная жратва и тяжелая ежедневная работа стали привычной рутиной. Почту нам не доставляли, и отдыхать было просто негде. Женщины? В Лаэ буквально все спрашивали: «А что это такое?»

 Однако наш моральный дух оставался высоким. В нашей повседневной жизни определенно не хватало удобств, даже самых необходимых, но это никого не огорчало. Мы находились здесь не для того, чтобы развлекаться, а для того, чтобы сражаться. Мы желали сражаться. В конце концов, для чего нужны летчики-истребители, если не для того, чтобы уничтожать вражеские самолеты в бою? На Бали, который можно с полным основанием назвать земным раем, люди постоянно ворчали. Там мы сидели на земле, и связанные крылья наших «орлов» были для нас самым тяжелым наказанием.

Следует напомнить, что личный состав истребительного отряда в Лаэ не походил на летчиков других авиабаз. Каждый из нас прошел тщательный отбор. В Лаэ наши офицеры собрали тех, кто жаждал только одного – надавить гашетку пушки, когда «Зеро» пристроится в хвост вражескому самолету.

11 апреля я снова побывал в бою. Возвращение оказалось очень удачным, так как в первый раз мне удалось за один день сделать «дуплет». Перспектива снова вступить в бой после 2 месяцев вынужденного безделья серьезно беспокоила меня. Еще накануне, 10 апреля, не предполагалось отправить меня в полет, я должен был оставаться на земле, когда остальные пилоты наслаждались ежедневными схватками. 6 наших истребителей сопровождали 7 бомбардировщиков к Порт-Морсби и сбили 2 вражеских бомбардировщика, попытавшихся улизнуть с аэродрома. Еще один был вероятно сбит. Позднее в тот же день 3 дежуривших «Зеро» взлетели с аэродрома Лаэ и успели перехватить несколько вражеских бомбардировщиков над Саламауа.

Наш вылет 11 апреля был, скорее, ознакомительным. Вместе с 8 другими пилотами, только что прибывшими в Лаэ, мы взлетели, построились тремя клиньями и полетели в Порт-Морсби. Во время полета вдоль побережья мы постепенно набирали высоту. Погода была отличной, белые песчаные пляжи сверкали на солнце. Затем перед нами возник хребет Оуэн Стэнли, поднимавшийся на высоту 15000 футов над океаном. Несмотря на большую высоту, снег не покрывал вершины пиков, а на их склонах стояли стеной те же самые ужасные джунгли.

На высоте 16500 футов мы пересекли хребет. И сразу же мы оказались в совершенно ином мире. Вражеском мире. Я не сумел увидеть ни одного корабля на обширных, темно-синих просторах Кораллового моря. Вода была невероятного глубокого синего цвета, и простиралась во все стороны, насколько достигал глаз. Горный склон под нами опускался к югу, но более полого, чем возле нашего аэродрома. А в остальном все было точно так же.

Примерно через 45 минут после взлета у меня под крыльями замелькали постройки авиабазы Порт-Морсби. На земле я мог видеть большое количество самолетов различных типов. Многие из них рулили с летного поля на стоянки в джунглях, где они были бы укрыты от воздушного налета густой листвой, так как вражеский аэродром окружали настоящие заросли. Зенитные орудия молчали, вероятно, мы находились слишком далеко. Ситуация казалась благоприятной для обстрела аэродрома. Мы могли расстрелять самолеты на земле, прежде чем противник успеет спрятать их в укрытиях. Но приказ был четким: ознакомительный полет, в крайнем случае воздушный бой, и никаких обстрелов.

Мы пролетели над Порт-Морсби и повернули в сторону Кораллового моря. Спустя некоторое время мы повернули на обратный курс и снова пролетели над вражеской базой. Здесь мы с удивлением обнаружили, что вражеские пилоты и зенитчики по-прежнему нас полностью игнорируют.

Мы пролетели над аэродромом, теперь солнце оказалось у нас прямо за спиной. Следуя на крейсерской скорости, мы, наконец, заметили вражеские самолеты. Это были 4 истребителя Р-39, первые «Аэрокобры», которые я встретил. Они летели почти прямо на нас, на расстоянии 3 мили и чуть левее. Было невозможно сказать, заметили они нас или нет. Я сбросил свой подвесной бак и дал полный газ, два моих ведомых последовали за мной. Я поравнялся с головным истребителем и жестом сообщил лейтенанту Сасаи о замеченных самолетах, попросив прикрыть нашу атаку. Сасаи махнул рукой вперед, показывая: «Атакуйте. Мы вас прикроем».

«Аэрокобры» никак не реагировали. Нам повезло. Так как ослепительное солнце било прямо в глаза американским пилотам, они не сумели заметить наши приближающиеся истребители. Р-39 летели двумя парами, первая находилась в 300 ярдах впереди второй.

Я поставил Хонду чуть позади и выше себя, а менее опытному Ёнекаве приказал следовать точно за моим истребителем. В это время мы находились всего в 500 ярдах от вражеских истребителей, доворачивая влево. Через несколько секунд мы были готовы атаковать. Если американцев по-прежнему будет слепить солнце, мы сможем сбить их прежде, чем они узнают о нашем присутствии.

Но в тот момент, когда я уже был готов ринуться в атаку, я решил нанести удар по-другому. Если я атакую их с пикирования, я потеряю преимущество солнца, находящегося позади меня. Вместо этого я сразу толкнул ручку вперед и бросил истребитель в пике. Хонда и Ёнекава держались за мной, как приклеенные. Мы снизились, круто развернулись и оказались в просто идеальной позиции.

Замыкающие американские истребители теперь находились чуть выше и впереди меня, не подозревая о нашем приближении. Солнце все еще слепило их, и я быстро сокращал дистанцию, ожидая, пока по цели просто невозможно будет промахнуться. Два Р-39 летели практически крыло к крылу, и на расстоянии 50 ярдов они заполнили кольца прицела. Вот! Я нажал гашетку пушки, и через пару секунд с первой «Аэрокоброй» было покончено. Снаряды ударили в центр фюзеляжа. Полетели куски металла. Из самолета вырвалась струя пламени, повалил дым.

Я скользнул на крыло и взял на прицел вторую «Аэрокобру». Снова снаряды попали в цель, взорвавшись внутри фюзеляжа. Обе «Аэрокобры» сразу потеряли управление.

Я выровнял истребитель и сразу же заложил крутой вираж, готовясь пристроиться в хвост двум ведущим истребителям. Но бой уже закончился! Оба Р-39, кувыркаясь, летели к земле, ярко пылая и волоча за собой хвосты дыма. Они были сбиты так же быстро, как та пара, которую я застиг врасплох. Я увидел один «Зеро», выходящий из пике. Им управлял Хироёси Нисидзава. Второй «Зеро», добившийся успеха, пилотировал Тосио Ота. Он уже свечой шел вверх, чтобы пристроиться к группе.

Было трудно поверить, но весь бой длился не более 5 секунд, и 4 вражеских истребителя уже догорали на земле внизу. Особенно приятно было то, что победы одержали молодые пилоты. Нисидзаве исполнилось 23 года, а Оте – только 22.

Здесь необходимо дать небольшое пояснение. Как говорилось ранее, все пилоты в Лаэ были отобраны специально. Самым главным критерием были их летные способности. Но эти двое молодых пилотов выделялись даже среди тех, кто летал со мной. Многие из нас были закаленными в боях ветеранами, поэтому новички учились очень быстро. Нисидзава и Ота показали себя блестящими пилотами. Позднее они оба стали, как и я, лучшими асами Тихоокеанской войны. Очень часто мы летали вместе, и остальные пилоты называли нас «тройкой чистильщиков».

Нисидзава и Ота, с моей точки зрения, вполне заслуживают, чтобы их назвали гениями пилотажа. Они не пилотировали свои истребители, они просто становились частью своего «Зеро». Летчики буквально сливались каждой клеточкой с истребителем, и со стороны начинало казаться, что самолет ведет себя, как разумное существо. Они были одними из величайших японских летчиков.

Оба летчика видели себя только в роли пилотов истребителей. Все было подчинено одной задаче – повышать свои боевые качества. Их умение делало их страшными противниками. Даже против истребителя, который превосходил «Зеро» по своим характеристикам – такие мы постоянно встречали в конце войны, – их доблесть позволяла им нападать на несколько вражеских самолетов и выходить из схватки победителями.

Хироёси Нисидзава стал величайшим японским асом. Однако он таковым совершенно не казался. При первом взгляде на Нисидзаву любой невольно начинал его жалеть. Этому человеку самое место было на больничной койке. Он был высоким для японца, ростом почти 173 см, но при этом весил всего 64 кг, и казалось, что кости вот-вот проткнут кожу. Нисиздава почти постоянно болел малярией и страдал от тропических язв. Его лицо всегда было бледным.

Несмотря на искреннее восхищение других пилотов, Нисидзава мало кого удостаивал своей дружбы. Он замыкался в себе, и эту скорлупу ледяного недружелюбия пробить было почти невозможно. Очень часто за целый день Нисидзава не произносил ни одного слова. Он вполне мог не ответить на обращения своих ближайших друзей, людей, вместе с которыми он летал и сражался. Мы привыкли к тому, что он постоянно прогуливается в одиночестве, отдельно от своих друзей, молчаливый и печальный, хотя это было совершенно необычно для человека, вызывающего всеобщее восхищение. Если можно так выразиться, Нисидзава был «только пилотом». Он жил и дышал, чтобы летать, а летал он ради двух вещей. Первой была радость, которую он испытывал в этом странном и чудесном мире – небесах, а второй был бой.

Как только его самолет поднимался в воздух, этот странный и флегматичный человек сразу же неузнаваемо менялся. Его сосредоточенность, его молчание, его отстраненность исчезали так же быстро, как исчезает темнота на рассвете. Для всех, кто летал вместе с ним, он превращался в «Дьявола». В воздухе он становился непредсказуем, как всякий гений. Его истребитель покорно отзывался на каждое едва заметное прикосновение к ручке управления. Я никогда не видел, чтобы кому-либо удавалось сделать со своим истребителем то же самое, что вытворял Нисидзава со своим «Зеро». От его пилотажа буквально захватывало дух. Блестящее и непредсказуемое исполнение фигур заставляло сердце замирать. Он был птицей, но при этом летал так, как никаким птицам даже не снилось.

Нисидзава обладал необычайно острым зрением. Там, где все мы видели только небо, Нисидзава со своей сверхчеловеческой зоркостью мог различить крошечные точки вражеских самолетов. Он полностью оправдывал свою кличку «Дьявол», однако дьяволом он становился только среди лазури и облаков. Этот человек был одарен настолько, что все мы, даже я сам, признавали его гением полета.

Тосио Ота был его прямой противоположностью. Симпатичный юнец, Ота был дружелюбным и общительным. Он всегда был готов присоединиться к веселью, каким-то общим забавам, радостно смеялся над шутками. Ота инстинктивно чувствовал, кому из пилотов требуется помощь, и в небе, и на земле. Он был выше и плотнее меня, но, как и Нисидзава, не имел боевого опыта до прибытия в Лаэ. Хотя Ота ничуть не походил на Нисидзаву, его летное мастерство также было быстро признано всеми. Ота всегда летал в качестве ведомого командира эскадрильи, прикрывая его.

Ота ничуть не походил на образцовых героев. Он легко менял настроение, то впадая в грусть, то веселясь, очень быстро сходился с людьми. Аура героя совершенно не вязалась с его улыбающимся мальчишеским лицом. Такого парня скорее можно было встретить дома, где-нибудь в ночном клубе, а не на забытом богами аэродроме Лаэ. Однако его приятельские отношения со многими пилотами ничуть не снижали уважения, которое внушало его летное мастерство. Даже такой суровый человек, как Хонда, высоко ценил его, хотя Хонда, как и Ёнекава, боялись Дьявола и сторонились его.