Дубултеевка-1989. Отчет из архива
Macon: Любопытнейший документ времени надежд и поисков, написанный по "горячим следам" рижского семинара фантастики "Дубулты-89". Особенно интересно взглянуть на оценку первых шагов таких ныне известных деятелей фантастики как Сергей Лукьяненко, Виктор Пелевин. Посмотреть, чем занимался тогда Сергей Переслегин - ныне также увлекающийся военной историей и теорией автор. И конечно, оценки тогдашнего творчества Александра Геннадьевича Больных, также принявшего участие в данном мероприятии (перейти к разбору работ АГБ). Оригинальный текст взят с сайта (приводится без иллюстраций).
Итак, под катом вы можете прочесть один из материалов
"Оверсана-1990". Этот материал, записанный, смонтированный и
отредактированный весной 1990 года, мало кому известен, поскольку альманах в
свет так и не вышел, но даже те товарищи, кто его читал когда-то, давно о нем,
наверное, позабыли. Между тем, как мне кажется, он имеет определенный интерес -
и не только сугубо исторический, но и в русле тех дискуссий о нынешней
фантастике, которые на днях, скажем, велись в дневнике
Материал отсканирован с макета альманаха и снабжен фото и графикой оттуда же. Поскольку материал довольно большой, я поставил запрет на комменты. Если вам есть что сказать на эту тему, можете сделать это в следующем посте в моем ЖЖ.
Как и в любой другой сфере человеческой деятельности, в фантастике все течет, все изменяется. То, что было актуально вчера, сегодня становится историей, а завтра отходит в область легенд и преданий. Возникают и умножаются новые сущности, появляются новые проблемы - и задачи. И нет ничего лучше, чем обсудить эти проблемы в тесном дружеском кругу, в котором нет ненасытных интервьюеров и нетерпеливых интервьюируемых, где все друг друга прекрасно знают и понимают. Короче говоря, добро пожаловать в нашу "КАЮТ-КОМПАНИЮ"!
Тема сегодняшнего разговора — проблемы нового поколения в советской фантастике в свете итогов последнего Малеевского семинара. Этот семинар, восьмой по счету, состоялся в декабре 1989 года в доме творчества "Дубулты" под Ригой.
В беседе участвуют ленинградский критик Сергей ПЕРЕСЛЕГИН и сотрудники "ОВЕРСАНА" Андрей ЧЕРТКОВ и Сергей БОРОВИКОВ.
ВРЕМЯ НАДЕЖД
Сергей БОРОВИКОВ: — Итак, давайте поговорим о Малеевском семинаре молодых писателей-фантастов, в котором вы оба принимали участие... А кстати, как это, не будучи сами "молодыми фантастами", вы умудрились на него попасть?
Андрей ЧЕРТКОВ: — Как говорится в одном эстрадном монологе: "Вопрос, конечно, интересный"... Вообще-то говоря, критики в работе семинара участвуют не впервые. Другое дело, что впервые на семинар попали представители, так сказать, неформальной печати. Я имею в виду себя и Сергея Бережного. Полагаю, что сыграли свою роль статьи о молодом поколении фантастов, о Малеевке, которые часто публиковались в нашем фэнзине. И в результате мы получили персональные приглашения.
Сергей ПЕРЕСЛЕГИН: — Я еще думаю, что приглашение критиков в Дубулты было попыткой модифицировать саму идею семинара. В последнее время значительно выросло число публикаций. Вот тут-то и выяснилось, что если хорошая фантастика в стране и есть, то критики ее... Не то чтобы совсем не было, однако ее настолько мало, что никакого особого влияния на развитие фантастики она не оказывает и оказывать не может. Следовательно, желательность для представителей неформальной НФ-прессы познакомиться с Дубултами воочию совпала с желательностью для организаторов изменить немного саму форму семинара.
БОРОВИКОВ: — А в чем еще это изменение выразилось?
ЧЕРТКОВ: — В чем еще? Наверное, в том, что произошло резкое обновление состава участников. Как известно, семинар 1988 года, получивший название "Звезды Малеевок", подвел итог первому семилетнему циклу, в течение которого были выявлены все основные фигуры "четвертой волны". Рыбаков, Столяров, Бабенко, Штерн, Покровский, Лукины, Геворкян, Лазарчук — этим писателям, которых по привычке все еще именуют "молодыми", семинар как таковой уже не нужен. Он сделал свое дело. И вот теперь начался новый виток, новый цикл поиска перспективных фантастов. На семинаре 1989 года "ветеранов" — тех, кто приезжал в Дубулты и раньше, — уже почти не было. Кто был? Лев Вершинин из Одессы, Александр Больных из Свердловска, Ирина Тибилова из Ленинграда. Да, еще Александр Тарасенко из Мелитополя. Все остальные приехали на семинар впервые.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Скажем так: не было ветеранов, как официально приглашенных лиц. Но это не мешало посещать семинар таким людям, как Сергей Иванов, Далия Трускиновская, Николай Ютанов...
ЧЕРТКОВ: — А также Николай Чадович, Александр Щеголев, Людмила Козинец... Но они в работе секций не участвовали. Просто заходили в гости...
БОРОВИКОВ: — Какие еще особенности отличали этот семинар от всех предыдущих?
ЧЕРТКОВ: — Была еще одна важная особенность... Но сначала я скажу несколько слов о Малеевке в целом. На мой взгляд, этот семинар сыграл очень важную роль в формировании нового поколения советских фантастов, поколения 80-х. Это поколение, будучи по уровню нисколько не хуже предыдущих, в издательском плане, увы, испытало гораздо больше трудностей. Поэтому во времена застоя Малеевский семинар — равно, как и постоянно действующие семинары в Ленинграде, Москве, Риге и Симферополе — сыграл роль "искусственного сердца", вынужденно заменившего собой реальный литературный процесс. Обсуждение на семинаре — хоть и устная, а все ж публикация. Критика и "обратная связь" тоже устные — зато не отходя от кассы. Вот только в настоящей кассе получать было нечего. Громадный, тяжелый труд писателей никак не оплачивался. Слава Богу, хоть теперь времена изменились... Так вот, на "разборе полетов" в конце семинара очень эмоционально выступил Виталий Бабенко, сказавший, что это был, с его точки зрения, "первый торговый семинар". За авторами уже ходили по пятам издатели и буквально клянчили рукописи на предмет рассмотрения и публикации. Однако Бабенко отнесся к этой перемене крайне негативно.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Совершенно не могу понять, что так не понравилось Виталию Тимофеевичу? Рукопись существует для того, чтобы быть проданной.
ЧЕРТКОВ: — Он сказал, что наш семинар — это "пиршество духа", место для общения, и привнесение каких-либо коммерческих элементов, как ему кажется, дискредитирует саму его идею.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Честно говоря, я был несколько удивлен этим высказыванием Бабенко. Наша фантастика живет без связи с рынком уже Бог знает сколько лет. Неплохо было бы пожить хоть немного и с рынком — посмотреть, что это такое. Может, не так уж и плохо? Может, и у нас будет выходить по шесть книг в месяц, из которых четыре новых, одна перепечатка и один перевод? Я имею в виду — шесть хороших книг, и только в одном издательстве, как это делается в Штатах. И вообще, ситуация, когда издатели бегают за авторами и просят их дать хорошие, дельные, добротные рукописи, является нормальной и естественной. И сама по себе, кстати, даже не имеет отношения к коммерции.
ЧЕРТКОВ: — На мой взгляд, Дубулты — это место, с самого начала предназначенное для того, чтобы там искали и находили новых авторов, новые рукописи. Просто раньше это не практиковалось, потому что нашим издателям было глубоко наплевать и на фантастику, и на молодых авторов, и, в конечном итоге, на читателей... Да вот хотя бы такой пример. На семинар, как всегда, прибыли представители таких солидных издательств, как "Детская литература", "Мир", еще каких-то... Но не они определяли атмосферу поиска новых авторов. Определяли ее новые издательские структуры — творческие объединения, литературные агентства, кооперативы. Причем и сам Бабенко является ныне председателем правления редакционного кооператива "Текст".
БОРОВИКОВ: — Так может, одна из причин неодобрительного отношения Виталия Бабенко к этой охоте за рукописями заключалась в том, что он и сам теперь издатель? И такая мощная конкуренция ему просто не по душе?
ЧЕРТКОВ: — Не думаю. В нынешних условиях вряд ли найдется монополист, способный наложить лапу на весь рынок рукописей. Это уже попробовало сделать ВТО — ну, и что же? В то же время, если ты вздумал заняться издательским бизнесом — значит, не зевай.
ПЕРЕСЛЕГИН: — И все же в одном Бабенко прав. Дело в том, что прежнее поколение малеевцев — это люди, закаленные ожиданием. Но именно потому, что они писали для Вечности, не рассчитывая особо на публикацию своих вещей еще при жизни, они могли отрабатывать свои книги годами. Делать три-четыре, пять-шесть вариантов, и думать только о том, как сделать эту книгу хорошо, а не о том, как ее тут же продать. Резкое снижение давления на автора... Плохо не то, что давление снизилось. Плохо то, что раньше оно было таким высоким, и что снизилось сейчас так резко. Это привело к тому, что молодые авторы, еще не научившиеся толком писать, уже начинают жаловаться: "Почему, собственно, публикуют Столярова, а не меня?" И на ответ: "Потому что ты пишешь хуже Столярова" — чрезвычайно сильно обижаются.
ЧЕРТКОВ: — Ничего не поделаешь, и через это надо пройти. Просто время сейчас такое — переломное...
БОРОВИКОВ: — А теперь расскажите о конкретной структуре семинара. Как он вообще работал?..
ЧЕРТКОВ: — Как всегда, семинар был разделен на секции, которыми руководили писатели-профессионалы, члены Союза Писателей. Было пять секций: секция приключенцев, которой руководила Лариса Исарова, и четыре секции фантастов. Их вели Владимир Михайлов, Сергей Снегов, Геннадий Прашкевич и поменявший свой статус Виталий Бабенко. Он еще не член СП, однако для него было сделано исключение. Все-таки в течение семи лет он был бессменным старостой семинара. Что до нас, то, желая составить как можно более полное представление о семинаре, мы, трое критиков, заранее распределили между собой все эти секции. Переслегин присутствовал на секции Снегова, я был на секции Бабенко, а Бережной — на секции Михайлова. К сожалению, без нашего присмотра осталась секция Прашкевича, и о ней я знаю только со слов ее руководителя.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Отсюда вывод: нужно было четырех критиков.
ЧЕРТКОВ: — Как минимум...
БОРОВИКОВ: — Я хочу вернуться к вопросу о смене поколений. Были ли эти изменения чисто количественными, или они проявились также и в содержании представленных рукописей?
ПЕРЕСЛЕГИН: — На мой взгляд, самая главная перемена заключалась в том, что фантастика семинара стала гораздо более раскованной. В чем это проявилось? Ну, во-первых, в том, что в произведениях не только стала появляться, но местами даже господствовать эротика. Что в фантастике раньше считалось вообще невозможным. Вспомним хотя бы высказывание Другаля: "Фантастика кончается там, где начинается постель". Так вот, из того, что я прочел, в девяти случаях из десяти был четко выраженный эротический элемент. Во-вторых, очень много появилось фантастики конъюнктурной. В данном случае я бы даже не стал упрекать за это авторов. Я не думаю, что они писали конъюнктурщину намеренно. Может быть, наоборот — они писали то, что вынашивали всю жизнь, но резкое снижение давления привело к тому, что они героически вступили на давно разминированное поле и начали вести там боевые действия. Возьмем в качестве примера пьесу Алексея Мельникова из Краснодара "Однажды где-то Гамлет". Это история о том, как господин Гамлет попадает во времена перестройки. Естественно, его начинают шпынять со всех сторон — и правые, и левые, и административный аппарат, и интеллигенция. А бедный Гамлет никак не может произнести свой последний монолог. И все бы в этой вещи было хорошо, если бы... Черт возьми, пока Гамлет говорит шекспировскими словами, это великолепно читается! Когда же автор заставляет его говорить словами Мельникова...
ЧЕРТКОВ: — И все же далеко не все авторы пошли на поводу у конъюнктуры. Для иных острота — лишь поиск свободы высказывания, которая, при умелом использовании, придает вещи новое измерение. Ну вот хотя бы Александр Больных, который совершенно естественно включает в свою повесть прежде запретную аббревиатуру "КГБ"...
ПЕРЕСЛЕГИН: — Я думаю, что Александра Больных надо рассматривать отдельно. Он достаточно интересный автор сам по себе.
ЧЕРТКОВ: — Это для примера. Он пишет вещи довольно острые по политическим реалиям, но они острые, а не конъюнктурные.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Да не в том дело, что острое означает конъюнктурное! Просто у меня сложилось впечатление, что некоторые авторы исходят из того — раз есть острота, то больше ничего уже и не надо. Ни таланта, ни юмора, ни ума.
ЧЕРТКОВ: — К счастью, это было присуще не всем. Лучшие рукописи имели остроту в качестве естественного компонента, еще одной краски в палитре художника. И такие вещи действительно читались очень интересно.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Вот эта раскованность, пожалуй, и является главной чертой новой фантастики. И это уже не фантастика 80-х, это фантастика 90-х. Но она еще не готова. Даже лучшие вещи, такие, как "Возвращение короля" Вершинина, при огромном количестве достоинств, полны и недостатков. Эти недостатки очевидны, их легко исправить, и они, я уверен, будут исправлены. Иначе говоря, у всех сильных авторов, обсуждавшихся на этом семинаре — у них огромные возможности для роста. В то время, как по многим лучшим вещам прошлых семинаров чувствовалось — автор уже вышел на свое плато. Он сделал хорошую вещь, и ему эту вещь уже не улучшить. Может быть, следующую напишет лучше. Здесь же мы видели молодую фантастику в полном смысле этого слова — пусть зачастую и слабую, сырую, но очень искреннюю.
БОРОВИКОВ: — Итак, мы выяснили общую картину положения дел на семинаре. А кто из авторов вам запомнился особо?
ПЕРЕСЛЕГИН: — Я могу назвать два имени, которые, на мой взгляд, явно выделяются — это Владимир Вольф и Лев Вершинин.
ЧЕРТКОВ: — А я бы добавил еще два — Сергея Лукьяненко и Александра Больных... Правда, мы далеко не все рукописи читали, и могли кого-то просто не заметить. Так, я не успел прочесть повесть Ирины Тибиловой "Письма Кесарю". Говорят, это сильная штука. Кстати, Тибилова оказалась почему-то в секции приключенцев. Эта секция, честно говоря, все больше и больше хиреет. Если я не ошибаюсь, в ней было всего пять человек, из которых детективы, фактически, представили только двое.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Не будем говорить о Тибиловой, мы оба ее повесть не читали. А из перечисленных авторов я хотел бы начать с Лукьяненко, поскольку он обсуждался на секции Снегова... Лукьяненко — молодой человек из Алма-Аты, студент-медик. На семинар он привез несколько рассказов и две повести — общим объемом около десяти листов, целая книга. О рассказах я сейчас говорить не буду, кроме одного — "Дороги на Валленберг". Что касается повестей... "Пристань Желтых Кораблей". Хорошая повесть. Если бы она у меня оказалась без титульного листа, я бы сказал: "Опять Владислав Крапивин. И опять, черт его подери, повторяется!" Припертый к стенке неопровержимыми уликами, товарищ Лукьяненко сказал, что эта вещь и посвящена была Крапивину, и написана специально для него, и даже ему подарена. На что товарищу было сказано: "Это тебя не извиняет!"... Вторая повесть Лукьяненко — "Атомный сон". Она несколько напоминает хорошо известную повесть Виктора Жилина "День свершений". Но, как мне кажется, сделана она не хуже, а даже лучше повести Жилина.
ЧЕРТКОВ: — По антуражу, по фантастической идее повесть Лукьяненко, пожалуй, послабее, поскольку в ней использована более стандартная ситуация. Зато она очень крута с точки зрения психологии персонажей.
ПЕРЕСЛЕГИН: — В этой повести описывается один из очередных вариантов послеатомного мира. Действие происходит в Штатах. Некий ветеран, потерявший во время атомного нападения жену и детей, воспитывает из группы подростков "драконов" — людей, коим недоступна никакая жалость. И вот с одним из таких "драконов" сталкивается молодой парень, который все эти послевоенные годы провел в бункере. Он направляется в другой бункер, чтобы отменить запуск ракет отсроченного возмездия и тем самым спасти от гибели остатки человечества. И вот эти два человека вместе — так уж получилось — идут через разрушенный мир. Идея, конечно, не нова, но это действительно хорошо написано и интересно читается...
ЧЕРТКОВ: — Добавлю, что главное в повести Лукьяненко — не событийная канва, а столкновение психологии и моральных принципов двух главных героев. Борьба между добром и злом идет внутри каждого из них. Таков главный конфликт этой вещи.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Что касается "Дороги на Валленберг", то этот рассказ, который очень многие ругали, показался мне зародышем большой повести. Это попытка создать новый вариант утопии. Абсолютно новый. И очень любопытный. Если Сергей такую повесть напишет, то она, быть может, станет самой сильной из его вещей.
ЧЕРТКОВ: — А теперь давай поговорим о Владимире Вольфе из Винницы, который обсуждался на секции Михайлова. Это очень своеобразный писатель, со своим языком, стилем, мироощущением. В отличие от большинства молодых фантастов, которые вышли из "лаптей братьев Стругацких", Вольф абсолютно самобытен. К сожалению, я прочел только две вещи из шести, привезенных им на семинар — все-таки это была не моя секция. Одна из них — небольшая повесть "Лябдянская смута". Ничего подобного я до сих пор не читал — этакая размашистая "космическая опера" в духе "Звездных королей" Гамильтона или "Основания" Азимова (я имею в виду не литературное качество, а только масштаб действия), написанная специально сконструированным языком, стилизованным под язык древнерусского фольклора. И что самое главное — ни единого сбоя в стилистике на протяжение всей повести! Вещь эта настолько хорошо, настолько мастерски сделана, что я заинтересовался ей уже не как критик, а как редактор. Это к вопросу об охоте за рукописями.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Да, думаю, что читатели "ОВЕРСАНА" прочтут эту повесть с интересом... Однако продолжим. И вот — после такой блистательной литературной игры, как "Лябдянская смута", Вольф пишет "Игру в пластилин" — повесть в жанре фантастического реализма. Фантастики в ней очень немного, один-два процента. Все остальное — серьезнейший реализм в совершенно строгом, немножко жестковатом, даже жестоком стиле.
ЧЕРТКОВ: — Я еще прочел рассказ "Продается пытка". Ну, это обычная юмореска, и не очень удачная. Однако и здесь бросаются в глаза просто блестящие метафоры, обороты, пассажи, которые сделают честь любому писателю. Типа: "Во рту его тлел Сталинград" — это о железных зубах. Кроме того, интересны и необычны названия его вещей. Помимо уже названных он представил на обсуждение повесть "Оркестра смутная пескарь" и рассказ "Жупелиаж".
ПЕРЕСЛЕГИН: — Да, автор очень необычный. Единственное, за что его можно упрекнуть — он был одним из наименее коммуникабельных. Поэтому вытащить из него информацию было чрезвычайно трудно.
ЧЕРТКОВ: — Ну, это кому как. Я общий язык с ним нашел. А теперь давай расскажем о двух других авторах из упоминавшейся нами четверки — о "ветеранах". С кого начнем?
ПЕРЕСЛЕГИН: — С Льва Вершинина. Для меня, пожалуй, он в чем-то был даже интереснее Вольфа. "Для меня" — я специально это уточняю. Надо сказать, что отношения с Вершининым у меня поначалу сложились достаточно напряженные. Связано это было с его членством в ВТО и моим нечленством в этой организации. Поэтому в течение первых двух дней мы почти не общались, а когда общались, довольно здорово пикировались. Учитывая, что оба мы в прошлом учителя, а также любители истории, со стороны это выглядело, по-видимому, достаточно забавно. Мне к тому же как-то не повезло. Сперва я прочел у Вершинина довольно слабые рассказы. Не то чтобы плохие, но, в общем, неоригинальные — таких рассказов я прочел уже довольно много. Потом я прочитал "Сагу воды и огня". Ну, как легко догадаться, раз уж эту вещь приняла к публикации редакция Пищенко, то наверняка она слабая. Тот, кто так думал, не очень ошибался. Хотя отмечу в скобочках, что на фоне тех провалов, которыми набиты обычно "Румбы", эта повесть выглядит, по меньшей мере, Гималаями. Да и на семинарском уровне она выделялась здорово. Собственно, прочитав ее, я начал менять свое отношение к Вершинину, поняв, что это человек талантливый. А потом мне досталось "Возвращение короля". И у этой повести, конечно, есть первоисточник, причем первоисточник этот автор нигде не скрывает. Буквально на каждой странице Вершинин подчеркивает, что его вещь прямо вытекает из "Трудно быть богом" Стругацких, и что вообще он ставит перед собой одну задачу — показать, что такое Арата Красивый при ближайшем рассмотрении. Сейчас я бы сказал, что школьнику, который хочет почувствовать, что такое средние века, стоит прочесть эти две книги: "Трудно быть богом" и — "Возвращение короля". И все ему станет понятно. Самое сильное, что есть у Вершинина — это чувство сопереживания с историей. Это ведь и есть самое трудное — не реалии описывать, а прочувствовать, как люди того времени относились к окружающему миру. Каким они его видели. Нам, привыкшим жить в масштабах ну, как минимум, страны, а то и человечества, это понять чрезвычайно трудно — я имею в виду интеллектуальные масштабы. А ведь было время, когда масштаб этот исчерпывался деревней. Дальше начиналась terra incognita — неведомая земля. Так вот, мир, описанный в "Возвращении короля" — он от начала и до конца правдоподобен. И в некотором смысле этот мир — квинтэссенция земного средневековья... Конечно, вещь эта требует существенной переработки — недостатков у нее много. Но когда я читал ее в первый раз, о недостатках просто не думал. Теперь о другой повести Вершинина — "Хрониках неправильного завтра". Я бы сказал, что она просто не имеет аналогов. Повесть эта невероятным образом перегружена фактами, реалиями, сюжетными ходами. Настолько перегружена, что я не стал бы даже определять — получилась она или не получилась; местами есть ощущение полнейшего калейдоскопа, а местами ощущение совершенно противоположное — точно построенной схемы. Вот ее идея: представьте себе далекое будущее, галактическое человечество, в рамках которого продолжают существовать две великие сверхдержавы — СССР и США — с соответствующими сегодняшнему дню отношениями. Эти сверхдержавы поделили между собой Вселенную. Подумали и решили, что Земля останется демилитаризованной зоной и вообще планетой для отдыха. Ну, а в остальных местах можно и подраться. Это одна идея. Вторая идея. Представьте, что великие сверхдержавы полностью разоружаются, с завтрашнего дня, мгновенно — раз, и все. А что же будет делать третий мир? И, наконец, третья идея этой вещи — показать, что такое восточный вариант социализма, в частности, кампучийский вариант. Мы обо всем этом уже читали, но читали в публицистике — в художественном произведении, на мой взгляд, это более впечатляет. Кроме того, вещь эта имеет огромный эмоциональный диапазон — от страшной трагедии, когда, например, описывается штурм города, до анекдота, когда Бог его знает какой по счету Папа Римский, живущий на курортной планете Авиньон, описывает, что произошло после времени действия повести, когда на планете Дархай образовалась куча цивилизаций, и все, как одна, принялись строить светлое будущее. Разумеется, на аграрной основе. Я должен сказать, что вещь эта, когда (и если) она выйдет, вызовет очень серьезные протесты, причем больше всего протестов будет со стороны левых. Поскольку автор позволил себе сказать, что иногда и армия бывает на что-то нужна... А теперь давай о Больных.
ЧЕРТКОВ: — Да, вот еще один интересный автор — Александр Больных из Свердловска. На мой взгляд, Больных — это явление довольно-таки уникальное, даже при наличии в нашей фантастике такого плодовитого писателя, как Булычев. В том плане уникальное, что человек он невероятно работоспособный, пишет сразу начисто, сразу гонит текст, который тут же можно идти и отдавать в печать. У меня такое впечатление, что над рукописями он работает очень мало, если вообще работает. Написал — и точка. Этакий представитель чисто коммерческой НФ беллетристики. Я думаю, что такие авторы, как Больных, в скором времени будут пользоваться немалой любовью читателей и уважением на издательском рынке. Это было видно уже по этому семинару. Он привез с собой пять повестей, а уехал уже без них.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Надо сказать, что к своему творчеству он относится с должным юмором.
ЧЕРТКОВ: — Ну что ж, такой он человек. Была история, когда он объявил себя членом общества "Память", и по всему Союзу пошел слух, что Больных — "памятник" и вообще человек нехороший. На самом же деле он никогда в него не вступал.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Он потом долго хохотал и говорил, что лучше иметь плохую известность, чем никакой. Теперь все знают: Больных? А-а, это тот самый!
ЧЕРТКОВ: — Он привез пять повестей, а именно: "Глаз бури" и "Тень познания" — это научная фантастика в чистом виде, затем "Желтый колокол" — фэнтези на основе славянского фольклора, "28 Флореаля XII года Республики" — это, по сути, не НФ, а политический памфлет, действие которого происходит в некой восточной стране (подразумевается Северная Корея), наконец, "Руки вверх, мистер гремлин!" — лихой пародийный боевик о том, как 13-е Управление КГБ (по борьбе с нечистой силой) борется с этой самой нечистой силой, завербованной ЦРУ. На Земле и в космосе. На Земле — это военные космодромы, где испытываются новые "челноки", с которыми то и дело происходят очень странные аварии. В космосе — огромные военно-космические станции с ракетами на борту, нацеленными на нашего потенциального противника. С гремлинами и прочими злыми духами, терроризирующими наших бравых военных, сражается главный герой — обычный колдун из глубинки, произведенный сразу в генерал-лейтенанты, — и его друзья: домовой Ерофей в чине полковника КГБ и ручной горностай.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Уставы там хорошие: "Ночью, когда силы зла властвуют безраздельно, следует соблюдать сугубую осторожность".
ЧЕРТКОВ: — В этой повести много забавных эпизодов. Например, когда вышеупомянутый генерал-лейтенант палит на космической станции из ручного пулемета серебряными пулями. Короче, чистейшей воды чертовщина. Но сделано это легко, свободно, динамично и совершенно несерьезно. Читается повесть взахлеб.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Я бы хотел, чтобы вместо пяти повестей Больных привез одну, но в пять раз лучше. Ведь может, черт возьми!
ЧЕРТКОВ: — Может. А теперь давай скажем несколько слов об авторах в каждой секции. Я начну с секции Бабенко. Кто на ней присутствовал? Во-первых, Владимир Васильев из Николаева. Один его рассказ был недавно опубликован в "Уральском следопыте". На обсуждение он представил несколько других рассказов, явно ученически-школярских, а также повесть под названием "Вояджер-раз". Повесть совершенно хулиганская и построена на перепевах из видеофильмов — "Звездных войн", фильмов о ниндзя и тому подобного. Тем не менее, мне она понравилась.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Кстати, "Вояджер-раз", а также, быть может, еще несколько вещей знаменуют собой начало нового жанра, который я условно называю жанром "видеоклипа". В последнее время советские люди насмотрелись много западных видеофильмов и убедились, что более убогих сценариев, чем у этих лент, придумать невозможно. А потому любой сценарий, который они напишут, будет значительно лучше. Возникло любопытное направление в литературе и, в частности, в фантастике. Как бы книги-сценарии. Текст используется вместо видеомагнитофона с пленкой. Читаешь — и все перед твоими глазами.
ЧЕРТКОВ: — Такой жанр есть на Западе. Просто мы мало знакомы с западной литературой. Можно было предсказать, что такое появится.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Да, можно было предсказать. Но вот что интересно. Ведь это, в общем-то, не совсем то, что на Западе, потому что в рамки обычного видика наши авторы вталкивают еще либо иронию, как это сделал Васильев (уж ироничность этой вещи от начала до конца прослеживается), либо наличие смысла, как сделала в своей повести "Обнаженная в шляпе" Далия Трускиновская.
ЧЕРТКОВ: — Ну, ее "эроктив" на семинаре не обсуждался; она только-только его закончила и просто давала почитать. Ладно, Бог с ними, с видиками. Кроме того, в секции Бабенко участвовал целый ряд авторов, ударившихся в весьма странные (хоть зачастую и не бесплодные) стилистические и формалистические эксперименты — это Георгий Микадзе из Тбилиси, Алексей Константинов из Свердловска, Игорь Шарапов из Ленинграда, Александр Бородыня из Москвы. Мне показалось, что многие из них пишут не фантастику, а именно современную авангардистскую прозу. Или модернистскую... даже пост-модернистскую.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Ну, Шарапов называет себя андерграундным писателем.
ЧЕРТКОВ: — Вполне возможно. Кроме этих авторов был еще Александр Тарасенко. Он представил несколько рассказов, написанных в том же духе, что и его небезызвестное "Письмо ушельца", опубликованное в 4-м номере "Искателя" за 1988 год, однако рассказы эти, на мой взгляд, выглядят еще бессвязнее и бессодержательнее, чем публикация в "Искателе". Читал я их с большим трудом и безо всякого интереса. А ведь я любые эксперименты в фантастике принимаю и поддерживаю. Были бы они только хорошо сделаны с точки зрения литературной техники. О которой в данном случае и говорить не приходится, хоть автор уже не новичок. В общем, как говорится — Бог ему судья... Далее, несколько интересных и разноплановых рукописей привез на семинар Андрей Спирягин из Москвы. Возможно, что из этого автора выйдет толк. Наконец, Наталья Гайдамака из Киева: типичная женская фантастика, не очень интересная по идеям, но отличающаяся ярким, образным языком...
Да, чуть не забыл о москвиче Викторе Пелевине. На семинар он по каким-то причинам приехать не смог, зато Бабенко прихватил с собой его рукописи. Я думаю, что Пелевин — явление весьма незаурядное. Вообще-то он, как мне кажется, больше сатирик, чем фантаст. Я прочел два его рассказа — "Ухряб" и "День Бульдозериста". Последний, скорее, не рассказ, а маленькая повесть, вещь супер-остро-политическая. Действие ее происходит в неком городе под названием Уран-Батор, на заводе, изготавливающем водородные бомбы, но в печати этот завод, естественно, именуется консервной фабрикой. Это мир, так сказать, реального социализма, доведенного до абсурда. Все жители города беспробудно пьют. Дети-мутанты...
БОРОВИКОВ: — Где же тут фантастика?
ЧЕРТКОВ: — Вот я и говорю, что это не совсем фантастика, это сатира, гротеск. Что еще характерно для этой вещи, так это весьма своеобразный язык героев — этакий настоянный на газетных штампах и лозунгах мат типа "В партком твою Коллонтай!". Называется он не "матюги", а "маюги". Эмоциональность мата, соединенная с газетными штампами, дает совершенно поразительный эффект... Сейчас Пелевин начинает понемногу публиковаться, и я советую всем обратить на него особое внимание. Вот и все по секции Бабенко.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Что касается секции Снегова, то в ней, по-видимому, наиболее интересным был сам Снегов. Как всегда. Собственно, все, записавшиеся в его секцию, шли не столько на обсуждение, сколько послушать Сергея Александровича. Он очень много знает, очень много рассказывает. А что касается авторов, то за исключением уже упомянутого Васильева... ну, Васильев по прозвищу Бойцовый кот, успел посидеть едва ли не на всех секциях, и на всех его побили. Снегов, будучи человеком не очень молодым, обратил внимание, что герой Васильева достает ногой противнику до зубов, и сказал: "Не может быть!". На что Васильев сказал: "Сейчас продемонстрирую. Есть желающие?". Все посмотрели на Лукьяненко. Лукьяненко сказал: "Не-е-ет!"... Жунис Сахиев. Очередной национальный кадр. Привез два рассказа по шесть страниц каждый. Хорошо, что не привез больше. Леонид Хомяков из Улан-Удэ. Каждая страница его романа "Счастливая случайность" представляет интерес для раздела "Нарочно не придумаешь". Например: "Вселенная начинает заполняться атомами, электронами, элементарными частицами и мелкой пылью". И вообще в этом романе было много нового — скажем, "капустно-кочерыжная модель Вселенной". Но наиболее удивительное при наличии такого типа текста заключалось в том, что автор далеко не глуп, а в романе его, несмотря на совершенный идиотизм построения, наличествуют, по меньшей мере, две умные мысли... Леонид Костюков, Москва. Ну, фактически, это философская фантастика. В прямом смысле этого слова: фантастика, основанная, по-моему, на философии солипсизма. Это очень хорошо написано, это очень интересно для знатока философии. Но я поставил себя на место обычного читателя, с философией незнакомого, и понял, что ему будет не просто скучно... Борис Крылов и Борис Гуревич из Ленинграда. Гуревич написал "Интропутешествие" — довольно любопытную психоаналитическую повесть. В ней тоже есть кое-что от "скучной" фантастики, но она, по крайней мере, не является фантастикой глупой. Это можно сказать с полной уверенностью. А что касается Крылова, то он представил хорошую повесть "Клипп" на рок-музыкальные темы (я в этом не специалист, но сказал бы, что ничего) и рассказ "Русалочка", которому можно дать подзаголовочек: "Из области сексопатологии русалок". На 35 страницах выясняется, что мужчине с русалкой бывает тяжело: хвост мешает... Данную конструкцию я отношу даже не к категории "видеоклипов", а к категории обыкновенных патологий. По-моему, Крылов не обижается, ибо он услышал это мнение ото всех, кто эту вещь успел прочесть. Вот, пожалуй, и все по нашей секции.
ЧЕРТКОВ: — К сожалению, отсутствует здесь Бережной, который мог бы подробно рассказать о секции Михайлова. Но, надеюсь, общими усилиями мы это сделаем за него. По секции Михайлова проходил уже упоминавшийся Вольф, уже упоминавшийся Лев Вершинин, а также приехавшие вместе с ним из Одессы два молодых автора — Александр Айзенберг и Александр Борянский. Любопытные ребята, хотя как авторам им еще расти и расти. Вообще, это была самая многолюдная секция на семинаре. Олег Клинков из Краснодара — типичная НФ и, насколько могу судить по пересказам, не слишком оригинальная. Алексей Иванов из Свердловска — парень лет девятнадцати, которому внушили, что он — большой талант, после чего он немедленно ушел из института и засел дома за рукописи. В результате те две повести, которые он привез на семинар, были оценены довольно низко.
ПЕРЕСЛЕГИН: — Отрывки из них читались на вечерних собраниях в нашей комнате без комментариев.
ЧЕРТКОВ: — Тарас Попсуенко из Киева. Это типичная патология, но не та, которую имеет в виду Переслегин, а просто литература на патологические темы. Например, рассказ, название которого, по-моему, говорит само за себя. Рассказ называется "Гонорея". Просто какой-то черный текст. И это ни в коем случае не фантастика. Юрий Касянич из Риги. Несколько рассказов, ничего сказать не могу — не читал. Алексей Мельников, мы уже говорили о его драме "Однажды где-то Гамлет". Но вообще-то он неплохой критик и литературовед. Ну и Александр Больных. Как видите, секция была очень сильная. Теперь о секции Прашкевича. Большей частью там были писатели из Сибири и с Дальнего Востока. Я могу лишь перечислить имена и повторить то, что говорил Прашкевич на "разборе полетов". Итак, Александр Эйпур из Минска представил несколько средних рассказов и довольно любопытную повесть "Калька". Александр Рубан из Томска привез интересную повесть под названием "Феакийские корабли". Ее признали лучшей повестью этой секции. Сарманбай Исаков — подстрочники, как и у Жуниса Сахиева. Ничего интересного. Леонид Моргун из Баку — пишет очень много и пока еще очень грязно...
ПЕРЕСЛЕГИН: — Нужно сказать, что я редко не дочитываю фэнтези до конца, но Моргуна...
ЧЕРТКОВ: — Николай Курочкин из Благовещенска. Писатель он зрелый, но как фантаст начал только-только. Привез роман "Соседей не выбирают" (выходит в следующем году в Благовещенске) и повесть "Источник небывалого". Елена Олейник из Душанбе — несколько рассказов и повесть "Восьмой виток спирали" — сложная, философская вещь, написанная чистым, ярким языком. Владимир Шкаликов из Томска — роман "Неоткрытые законы". По мнению Прашкевича, роман несколько рыхловат, однако есть в нем и совершенно блистательные сцены. Вот пока все.
Окончание следует