Глава 11

В начале марта 1942 года 150 пилотов истребительного авиакорпуса «Тайнань», которые были разбросаны по всем Филиппинам и Индонезии, снова собрались вместе на острове Бали в Ост-Индии. Полный захват Индонезии уже стал совершенно неизбежным. Японские оккупационные силы на острове состояли всего лишь из одной пехотной роты. Термин «оккупация» здесь не совсем уместен, так как японцы обнаружили, что местное население острова дружески относится к ним.

Бали казался похожим на рай. Погода была отличной, а остров выглядел самым красивым из всех, какие я видел на Тихом океане. Вокруг нашего аэродрома все было покрыто буйной растительностью, и нас радовали горячие ключи, которые били среди скал. Так как мы временно оказались прикованы к земле, то решили ненадолго предаться развлечениям.

Однажды после обеда мы сидели в своем «клубе», когда услышали гул моторов приближающегося тяжелого бомбардировщика. Это встревожило нас. Один из летчиков подбежал к окну и тут же шарахнулся назад, выпучив глаза. «Эй! Это В-17! И он заходит на посадку!»

Мы бросились к окну, столпившись возле него. Так и было, хотя этого быть не могло! Гигантская «Летающая Крепость» выпустила шасси и закрылки и сбросила газ, чтобы облегчить себе приземление. Я протер глаза. Это просто галлюцинация! Откуда прилетел этот самолет?

Но… все происходило в действительности. Самолет сел, слегка подпрыгнув, когда колеса коснулись земли. Скрип тормозов ударил по ушам. В ту же секунду мы кинулись к двери, взволнованные перспективой детально ознакомиться с грозным американским бомбардировщиком. Приземлиться здесь этот самолет мог лишь в одном случае: он был захвачен нами.

Но треск пулеметов остановил нас. Кто-то крикнул: «Американские солдаты!» В-17 не был захвачен! Его пилот по ошибке сел на нашем аэродроме, и какой-то дурак обстрелял  его еще до того, как самолет закончил пробежку.

Едва пулемет успел сделать десяток выстрелов, как все четыре мотора бомбардировщика взревели во весь голос, и над аэродромом словно гром прогремел. В-17 помчался по взлетной полосе и исчез в облаке пыли, когда пилот поднял его в воздух. А потом исчез вдали.

Мы стояли, оглушенные. Совершенно исправный В-17 сам пришел прямо к нам в руки, и такая невероятная возможность была упущена только потому, что у кретина за пулеметом вдруг зачесались руки. Мы толпой побежали к позициям пехотинцев. Несколько пилотов уже едва сдерживались. Один унтер-офицер совершенно потерял самообладание. «Какой поганый идиот и сукин сын стрелял из пулемета?!» – заорал он.

Из-за бруствера поднялся невозмутимый сержант. «В чем дело? Это был вражеский самолет. У нас приказ сбивать вражеские самолеты, а не приветствовать их!»

Нам пришлось держать пилота. Побелевший от гнева, он вполне мог прикончить сержанта. Пехотный лейтенант услышал крики и прибежал выяснить, что происходит. Когда ему рассказали всю историю, он низко поклонился и смог сказать лишь одно: «Я не знаю, как извиниться за глупость своих солдат».

Следующие несколько дней мы занимались только тем, что на все корки ругали армию и проклинали потерю бесценного трофея. Сегодня, разумеется, это происшествие вызывает только смех. Но в 1942 году «Летающие Крепости» были самым грозным нашим противником среди всех самолетов союзников.

Через неделю напряженные отношения между флотскими летчиками и армейским гарнизоном накалились еще больше. В это время мы не совершали боевых вылетов и постепенно начали терять терпение. Это напряженное положение однажды ночью завершилось взрывом, когда я, лежа в постели, закурил сигарету, совершенно забыв про затемнение.

Немедленно снаружи кто-то закричал: «Прекрати курить, ты, глупый ублюдок! Разве ты не знаком с приказом?»

Лежавший рядом со мной летчик 3 класса Хонда вскочил на ноги и бросился к двери. Он сразу схватил солдата за горло, громко ругаясь. Мой ведомый Хонда привык действовать быстро и резко, если только что-то угрожало мне. Я побежал следом за ним, но опоздал. Хонда потерял контроль над собой, и прежде чем я подбежал к нему, послышался звук сильного удара, а затем глухой шлепок, когда потерявший сознание солдат рухнул на землю.

Хонда взбесился. Он отбежал от казармы и стоял на траве, крича изо всех сил: «Выходите, армейские ублюдки! Это я, морской летчик Хонда! Выходите и деритесь, поганцы!»

Два солдата выскочили из своей казармы и кинулись на Хонду. Я увидел, как он улыбнулся, повернулся и с радостным воплем набросился на них. Завязалась потасовка, снова раздались удары, а потом Хонда поднялся на ноги. Он стоял с видом триумфатора над двумя поверженными телами.

«Хонда! Прекрати это!» – крикнул я, но бесполезно. Из казармы выбегали все новые солдаты. Счастливый Хонда начал новую битву. Но следом за своими солдатами прибежал пехотный лейтенант и погнал их назад. Нам он не сказал ни слова, но мы могли слышать, как он ругает солдат. «Вы должны сражаться с врагами, идиоты! Не со своими соотечественниками. А уж если вы начали драться, то выбирайте себе противника по силам. Это же пилоты. Каждый из них самурай, и для них нет ничего лучше, чем драка», – шипел он.

На следующее утро лейтенант пришел в наш клуб, и мы внутренне напряглись, ожидая нагоняя за свое поведение. Однако лейтенант улыбнулся и сказал: «Господа, я счастлив сообщить вам приятную новость. Наше армейское подразделение в Бандунге на Яве захватило совершенно исправный бомбардировщик В-17».

Мы дружно взревели. В-17 в пригодном для полета состоянии!

Лейтенант помахал руками, прося тишины. «К несчастью, Токио приказал немедленно отправить бомбардировщик в Японию. Я получил сообщение о захвате самолета лишь после того, как бомбардировщик этим утром улетел в метрополию».

Разочарованные возгласы и ругательства встретили это сообщение. Лейтенант поспешно добавил: «Однако заверяю вас, что я постараюсь получить для вас как можно больше информации о захваченном самолете». Он козырнул и поспешно вышел из комнаты.

Мы были в отчаянии, так как потеряли хотя бы какой-то шанс получить информацию, касающуюся захваченного В-17. Что касается взаимодействия армии и флота, то левая рука никогда не подозревала, что делает правая в этот момент.

Прошла еще неделя, а мы по-прежнему сидели на земле. Даже мирная атмосфера Бали постепенно начала действовать нам на нервы. Вероятно, при других обстоятельствах мы наслаждались бы вынужденным бездействием, но мы прибыли сюда, чтобы сражаться. Несколько лет я учился только одному – драться, поэтому сейчас и я, и остальные пилоты рвались снова в воздух.

Однажды утром в нашу казарму примчался запыхавшийся пилот. Он принес потрясающие новости. Ротация! Пока это был только слушок, но он говорил, что часть из нас будет отправлена обратно в Японию. Все тут же начали подсчитывать время, проведенное на заморских театрах.

Я полагал, что из всех, кого следует отправить домой, я должен был стать самым первым. Я отправился из Японии в Китай в мае 1938 года и, если вычесть год выздоровления после ранения, я провел на заморских ТВД 35 месяцев. Когда я сообразил, что вполне реально могу оказаться дома, меня сразу охватила страшная тоска по родным. Всю вторую половину дня я провел, перечитывая письма от Фудзико и матери. Они много и подробно писали о торжествах в Японии по случаю взятия Сингапура в феврале, а также о других празднествах, которыми отмечались наши победы. Вся Япония ликовала при сообщениях о сенсационных победах наших вооруженных сил, особенно в воздухе. Скоро я снова смогу увидеть Фудзико, самую прекрасную девушку, которую я когда-либо встречал. Я видел ее всего один раз, но мысль, что возможно – или даже вероятно – она станет моей невестой, делала меня счастливым.

В отличие от многих других слухов сообщение о предстоящей ротации оказалось правдивым. 12 марта из Японии прилетел капитан-лейтенант Тадаси Накадзима и сообщил эскадрилье, что становится ее новым командиром вместо лейтенанта Эйдзо Синго. «Лейтенант Синго сменен в порядке ротации. А сейчас я зачитаю вам имена тех пилотов, которым приказано вернуться в Японию».

Пока Накадзима зачитывал список, стояла мертвая тишина. Мою фамилию не назвали первой, как я надеялся. Ее не назвали второй и третьей. Я слушал, не веря собственным ушам, но командир зачитал список из 70 фамилий, а моей среди них не оказалось! Я был потрясен и оскорблен. Я не мог понять, почему меня исключили из списка пилотов, которые возвращаются в Японию. Ведь я провел за морем больше времени, чем любой из них!

Немного позднее я подошел к новому командиру и спросил: «Господин капитан-лейтенант, я понимаю, что моего имени нет среди тех пилотов, которых отсылают домой. Не будете ли вы так добры, чтобы сказать мне, почему? Я не верю…»

Капитан-лейтенант Накадзима прервал меня, помахав рукой и улыбнувшись. «Нет, вы не отправитесь домой вместе с остальными. Вы нужны мне, Сакаи, и вы полетите вместе со мной. Мы передислоцируемся на новую базу, передовой аэродром, чтобы противостоять врагу. Мы полетим в Рабаул на острове Новая Британия. Насколько я знаю, вы лучший пилот этой эскадрильи, и вы полетите вместе со мной. Позвольте остальным людям вернуться домой и защищать родину».

На этом все и закончилось. Разговор пришлось прекратить. Существовавшая на флоте дисциплина не позволяла мне задать командиру больше ни одного вопроса. Я вернулся в свою казарму расстроенный, обозленный на весь мир и отчаявшийся увидеть Фудзико и моих родных. Лишь много месяцев спустя я узнал, что капитан-лейтенант Накадзима, выбрав меня в качестве своего пилота, фактически спас мне жизнь. Те пилоты, которые вернулись домой, позднее были переведены на авианосцы, отправившиеся к Мидуэю, где 5 июня японский флот потерпел сокрушительное поражение. Почти все летчики, покинувшие Бали, погибли.

Но следующие несколько недель стали для меня просто ужасными. Я расстроился и впал в отчаяние, а на всё это вдобавок наложились физические недомогания.

Нашим следующим пунктом назначения стал Рабаул, находящийся в 2500 милях на восток от Бали. Это было слишком много для истребителя «Зеро». Вместо того, чтобы перебросить группу пилотов на транспортном самолете, летающей лодке или даже на быстроходном военном корабле, нас загнали, как скот, на старый, грязный, тихоходный транспорт. Более 80 человек втиснулись на старую калошу, которая едва ползла со скоростью 12 узлов. В качестве защиты нам выделили лишь один небольшой сторожевик.

Никогда я не чувствовал себя таким беззащитным и уязвимым, как во время пребывания на этом судне. Мы не могли понять, чем думает высшее командование. Всего одна торпеда с затаившейся подводной лодки, всего одна 500-фн бомба с пикировщика, и этот дряхлый транспорт разлетится на тысячу кусков! В это было трудно поверить, но факт остается фактом. Командование решило рискнуть половиной летчиков-истребителей на этом театре, в том числе имеющими огромный боевой опыт, загнав их на этот плавучий антиквариат. Недовольный и мрачный, я окончательно пал духом, кроме того, еще и заболел. Я провалялся на своей койке в трюме корабля весь двухнедельный переход от Бали до Рабаула.

Корабль трещал и стонал, выписывая противолодочный зигзаг. Каждый раз, когда мы пересекали кильватерную струю сторожевика, корабль кренился и шатался, словно пьяный. Условия в трюме были просто чудовищными. Жара стояла невыносимая. Все 2 недели я лежал, промокший до нитки, так как пот струился буквально ручьями. В трюме тошнотворно воняло краской, и заболели буквально все пилоты, находившиеся вместе со мной. После того как мы прошли мимо острова Тимор, уже занятого нашими войсками, сторожевик внезапно развернулся и растаял вдали. Но теперь я болел уже всерьез. Временами мне казалось, что я умираю, и я надеялся, что смерть избавит меня наконец от ужасных страданий.

Но даже самые тяжелые испытания приносят хоть какую-то награду. Все путешествие рядом со мной находился юный лейтенант, недавно назначенный командиром моего звена. Лейтенант Дзунити Сасаи был одним из самых замечательных людей, которых я когда-либо встречал. Он закончил Военно-морскую академию, а потому был незнаком с проблемами, которые приходилось решать унтер-офицерам. Кастовая система флота была настолько жесткой, что даже если бы мы подыхали в трюмах, от лейтенанта совсем не требовалось там находиться, как кто-то мог бы подумать. Но Сасаи оказался совсем иным человеком. Он махнул рукой на неписаный закон, согласно которому офицерам не разрешалось заводить друзей среди нижних чинов. Пока я стонал и метался в горячке, обливаясь вонючим потом, Сасаи сидел рядом и старался облегчить мои страдания, как только мог. Каждый раз, когда я открывал глаза, я сталкивался с его ясным и приветливым взглядом. Его дружелюбие и оказанная им помощь помогли мне перенести изнурительное путешествие.

Наконец транспорт бросил якорь в гавани Рабаула, главного порта Новой Британии. Со вздохом облегчения я выполз из трюма на причал. И тут я не поверил собственным глазам. Если Бали был земным раем, то Рабаул словно вынырнул из самых глубин ада. Наша авиагруппа должна была базироваться на узкой и пыльной взлетной полосе. Это был самый плохой аэродром, который я когда-либо видел. Совсем рядом с этим якобы аэродромом на 700 футов вверх поднимался конус вулкана. Каждые несколько минут земля содрогалась, вулкан глухо ворчал, а потом выплевывал кучу камней и облако густого, удушливого дыма. Позади вулкана стояли унылые и голые горные пики, лишенные даже признаков растительности.

Как только мы покинули корабль, пилотов увезли на аэродром. Пыльная дорога, по которой мы катили, ушла на несколько дюймов вглубь слоя вулканического пепла, покрывающего землю. Взлетная полоса была запущенной и грязной. При каждом шаге из-под ног взлетали облачка пыли и пепла. У пилотов невольно вырвались возгласы отчаяния, когда они увидели припаркованные там истребители. Старые машины с открытыми кабинами и неубирающимся шасси! Опять «Клод»! Я снова почувствовал себя хуже и просто упал. Лейтенант Сасаи сразу отправил меня в полудостроенный госпиталь на холме рядом с аэродромом.

Но уже на следующее утро я узнал, что Рабаул ни в коей мере не является местом ссылки, как мне сначала показалось. Рабаул находился не на периферии войны, а в самом ее центре.

Когда я еще спал, неожиданно раздался сигнал воздушной тревоги. В окно я увидел дюжину двухмоторных бомбардировщиков «Мэродер», которые летели над гаванью на очень малой высоте. Они метко всадили несколько бомб в транспорт «Комаки Мару», на котором мы только что прибыли с Бали. Экипаж разгружал трюмы, когда появились В-26, и матросы разбежались по всему причалу и даже попрыгали в воду, чтобы укрыться от них. Через несколько секунд пылающий, изуродованный транспорт лег на дно. После этого бомбардировщики, на которых были видны австралийские опознавательные знаки, занялись аэродромом и припаркованными там самолетами. 3 дня подряд «Мэродеры» возвращались, чтобы отбомбиться по аэродрому и вообще по всему, что имело неосторожность двигаться. Они медленно летели на малой высоте, а их стрелки развлекались пальбой по чему попало. Ни один человек не мог высунуть нос наружу, так как немедленно навлекал на себя огонь нескольких тяжелых пулеметов.

Эти атаки оказались лучшим лекарством для меня. По крайней мере, в Рабауле можно было надеяться на схватки, которые вытащат меня из болота, в которое я погрузился, проведя несколько недель на земле. Я начал упрашивать доктора немедленно выписать меня из госпиталя. Я уже предвкушал, как сожму в ладонях ручку управления «Зеро».

Но доктор только рассмеялся. «Вы проведете здесь еще несколько дней, Сакаи. Нет смысла выписывать вас сейчас. У нас просто нет истребителей. Когда прибудут самолеты, я тут же вас выпущу».

Через 4 дня я почувствовал себя значительно лучше и покинул госпиталь. Вместе с 19 другими пилотами я поднялся на борт четырехмоторной летающей лодки, которая прибыла в этот день утром. Скоро мы снова были в воздухе. Дело в том, что авиатранспорт «Касуга» доставил 20 новых истребителей для нашей эскадрильи. Однако постоянные вражеские налеты помешали «Касуге» прибыть в Рабаул, и вместо этого транспорт ожидал у острова Бука в 200 милях от Рабаула. Гидросамолет должен был доставить нас туда.

А через 2 часа мы вернулись в Рабаул, ликующие, как мальчишки. Только вместо игрушек мы получили 20 новеньких истребителей, полностью заправленных, вооруженных и готовых к бою. Однако вражеский самолет-разведчик в тот же день заметил наши истребители, стоящие на полосе, и удрал, прежде чем мы успели взлететь. В Рабауле снова стало тихо, если не считать постоянного ворчания вулкана.

В течение следующих нескольких недель в Рабаул потоком шли новые истребители и бомбардировщики. Командование наращивало силы авиации, чтобы начать воздушное наступление против Австралии и Порт-Морсби на Новой Гвинее. Нам сообщили, что планом операции предусматривается полная оккупация Новой Гвинеи.

В начале апреля 30 летчиков авиакорпуса «Тайнань» были переведены на новую авиабазу Лаэ, расположенную на восточном берегу Новой Гвинеи. На новое место нашу группу повел капитан 1 ранга Масахиса Сайто. Так началась одна из самых жестоких воздушных битв всей Тихоокеанской войны. Находясь всего в 180 милях от главного бастиона союзников в Порт-Морсби, мы сразу начали сопровождать бомбардировщики, которые прилетали из Рабаула, чтобы атаковать вражеские позиции в этом районе. Такие налеты производились почти ежедневно. Однако война перестала быть односторонней. Очень часто в тот самый момент, когда мы бомбили Порт-Морсби, истребители и бомбардировщики союзников наносили удар по Лаэ. Отвага пилотов союзников поразила нас, они охотно принимали бой. Каждый раз во время атаки Лаэ мы встречали их, и несколько самолетов союзников либо получали повреждения, либо вообще не возвращались на базу. Наши налеты на Порт-Морсби наносили союзникам дополнительные потери.

Особо следует подчеркнуть, что летчики-истребители союзников без колебаний принимали бой. Несмотря на соотношение сил, их истребители сразу бросались в атаку. При этом они прекрасно понимали, что их самолеты уступают по своим летным характеристикам «Зеро». Более того, почти все наши пилоты были закаленными ветеранами. Эти два фактора давали нам ощутимое преимущество. Но нам приходилось сражаться с отважным противником. Вряд ли они уступали тем из наших летчиков, которые 3 года спустя начали отправляться в полеты, из которых не было возврата.