Глава 29

Через месяц после возвращения в Йокосуку я был произведен в энсайны. После 11 лет военной службы я достиг статуса кадрового офицера. Это был настоящий рекорд для японского флота.

Несколько человек, которые погибли в сверхмалых подводных лодках при атаке Пирл-Харбора, получили повышение на 2 звания и перешли в офицеры через 10 лет после начала службы. Однако это награждение находилось в соответствии с традициями, так как повышение в звании было произведено посмертно. Я был первым из рядовых японских матросов, который сумел получить звание кадрового офицера – живым! – всего через 11 лет.

Меня вместе с Муто перевели в авиаполк «Йокосука». Нас не отправили обратно на Иводзиму. Нехватка пилотов и самолетов была настолько острой, что верховное командование было просто вынуждено оставить остров без защиты с воздуха.

К этому времени стало ясно, что следующую высадку противник произведет на Филиппинах. Поэтому именно туда начали отправлять всю имеющуюся авиацию. Мы попрощались с капитаном 2 ранга Накадзимой, когда он улетел, чтобы занять новую должность в Себу.

Мое новое назначение мне исключительно понравилось, особенно после жестоких поражений, которые мы потерпели на Иводзиме. Кроме обязанностей инструктора и обучения молодых пилотов, я также стал летчиком-испытателем.

Верховное командование приказало развернуть массовое производство новых истребителей для замены «Зеро». Теперь даже самый тупой штабной офицер не мог отрицать, что некогда всемогущий «Зеро» потерял свое жало и безнадежно уступает новым истребителям противника. На Марианских островах и во время других сражений в воздухе Грумман F6F «Хеллкэт» доказал свое полное превосходство над «Зеро».

С юга Тихого океана приходили тревожные сообщения о новых моделях истребителя Р-38 «Лайтнинг», они значительно превосходили первые, с которыми мы столкнулись в 1942 году. С новыми моторами «Лайтнинг» заметно улучшил свои качества. Если огромный самолет двухбалочной схемы вдруг ввязывался в маневренный бой, качества «Зеро» давали ему решающее преимущество. Однако «Лайтнинг» имел огромную скорость, потрясающие летные характеристики на большой высоте, высокую скорость пикирования и высокую скороподъемность, что для пилотов «Зеро» представляло неразрешимую проблему. Пилоты Р-38, летящие на большой высоте, сами выбирали, где и когда они хотят сражаться… с катастрофическими для нас результатами.

Не меньше неприятностей доставил истребитель Чанс-Воут F4U «Корсар». Этот авианосный истребитель с характерным крылом «обратная чайка» действовал в основном с береговых аэродромов. «Корсар» не обладал такой же маневренностью, как «Хеллкэт», но за счет исключительно мощного мотора еще больше превосходил «Зеро» в скорости и при пикировании развивал совершенно немыслимые скорости.

Наши армейские пилоты из Бирмы сообщили, что встретили еще один новый вражеский самолет Р-51 «Мустанг», которые еще сильнее превосходил «Зеро». «Мустанги» дебютировали в ноябре 1943 года в качестве истребителей сопровождения четырехмоторных «Либерейторов». Характеристики новых моделей просто поражали. Армейские пилоты, летавшие на истребителях «Хаябуса» («Оскар» в системе классификации союзников), абсолютно ничего не могли им противопоставить.

Теперь стало ясно, что мы оказались совершенно не готовы противостоять налетам «Сверхкрепостей», которые начали бомбить Кюсю с аэродромов в Китае. Легкие армейские истребители, которые пытались их перехватить, оказались ужасающе неэффективны против тяжелых, сильно вооруженных и отлично забронированных бомбардировщиков. Если В-17 был грозным противником, то В-29 оказался просто неодолим.

Теперь, когда американцы захватили Марианские острова, они быстро превратили архипелаг в огромную авиабазу. После этого вся Япония попала в пределы досягаемости В-29.

Верховное командование поспешно приняло оборонительную концепцию, но сделало это с опозданием, к тому же концепция оказалась неэффективной. Большинство нашей истребительной авиации составляли «Зеро», которые отлично подходили для ведения наступательных операций в начале войны. Однако они были бесполезны против В-29. Львиную долю бомбардировочного авиапарка составляли Мицубиси «Бетти», которые также устарели, имели малую скорость и скверную привычку при первом же попадании взрываться в воздухе из-за отсутствия самозатягивающихся баков.

Потеря Сайпана развеяла иллюзии, на которых до сих пор строились наши планы. Верховное командование занялось лихорадочными поисками новых истребителей, которые не имели бы недостатков, присущих «Зеро».

В сентябре я начал летные испытания двух новых истребителей. «Сидэн» («Молния» по-японски) союзники называли «Джордж». Он был спроектирован как перехватчик, который должен был превосходить «Хеллкэт». Он не имел дальности полета «Зеро» и был тяжелее, однако имел более высокую скорость и был вооружен 4 – 20-мм пушками. Сам самолет был построен довольно прочно, и пилот был защищен броней. Я обнаружил, что он обладает удивительно хорошей маневренностью для своего веса. Это объяснялось отчасти автоматическими закрылками. К несчастью, «Сидэн» был сложен в управлении, и от пилота требовалось высокое мастерство, чтобы справиться с ним. А у нас большинство пилотов к этому времени не обладали требуемым опытом, чтобы вести «Сидэн» в бой. Они гибли еще во время ознакомительных полетов.

«Райдэн» («Удар молнии» по-японски) союзники назвали «Джек». Он был специально спроектирован для борьбы с тяжелыми бомбардировщиками, вроде В-29. В этой роли он был просто превосходен, и многие пилоты сравнивали его с великим немецким истребителем FW-190. 4 – 20-мм пушки давали «Райдэну» хороший шанс справиться с бомбардировщиком, и его скорость – более 400 миль/час – в то время была необычайно высокой. При этом даже с тяжелым вооружением и толстой броней «Райдэн» имел более высокую скороподъемность, чем «Зеро».

Он отлично подходил для борьбы с бомбардировщиками, но, как и «Сидэн», был слишком сложен в управлении. Так как упор делался на скорость и мощь вооружения, самолет плохо повиновался рулям. По сравнению с «Зеро» он летал, точно грузовик. Мы понесли большие потери во время учебных полетов. Позднее, когда над Японией появились «Хеллкэты» и «Мустанги», в схватках с ними болезненно сказалась плохая маневренность «Райдэна».

Более того, производство новых самолетов разворачивалось мучительно медленно. Несмотря на множество приказов верховного командования, «Зеро» так и остался нашим основным истребителем.

 Работа в качестве летчика-испытателя дала мне возможность еще раз повидаться со своей семьей. Как-то в воскресенье утром я отправился из Йокосуки в дом дяди, для чего пришлось проехать через весь Токио.

За время моего отсутствия город изменился еще раз, причем в худшую сторону. Хотя после налета Дулитла в 1942 году Токио не подвергался никаким бомбардировкам, город стал тусклым и безжизненным. Большинство магазинов закрылось, их витрины опустели. Что это означало – было совершенно понятно. Продавать было нечего, а владельцы и продавцы очутились на военных заводах. Те несколько магазинов, которые еще работали, разительно отличались от самих себя год назад. Ассортимент резко сократился, а продававшиеся товары были грубыми эрзацами. Блокада, которую установили союзники вокруг Японии, серьезно ударила по национальной экономике.

Очень часто я видел официальные подрывные команды, которые разрушали здания и дома. Сотни людей взрывали и ломали жилища, чтобы создать пустые пространства, которые помешают пожарам распространяться в сердце города. Япония уже начала готовиться к предстоящим бомбардировкам.

Я раньше видел бомбардировки. И для меня действия подрывных команд казались жалкой попыткой отвратить неизбежное, бессмысленной тратой сил и времени, которая ничего не даст при массированном использовании зажигательных бомб. Деревянные домики и здания в Токио будут вспыхивать не хуже спичек.

Большинство людей на улицах теперь носили безликие костюмы, напоминающие военную форму. Ни разу мне не удалось заметить женщину в красочном выходном кимоно, столь любимом до войны. Вместо этого они носили черные блузы и неописуемые бесцветные штаны.

Почти на всех углах стояли длинные очереди женщин и детей, терпеливо дожидавшихся своих продовольственных пайков. Нехватка всего и вся бросалась в глаза. Лица стали худыми и бледными, что говорило о том, что гражданское население теперь питается жалкими эрзацами.

Токио показался мне каким-то больным, и я не сумел быстро выбраться из города. Но не все переменилось. Громкоговорители на углах орали по-прежнему. Больно били по ушам патриотические военные песни и вопли дикторов о несуществующих победах. Все здания были заляпаны плакатами, призывающими людей усердно трудиться и переносить трудности, пока Япония не выиграет войну.

Все это больно ударило меня. Я никогда не допускал мысли, что увижу свой народ таким жалким и униженным.

Несколько минут я простоял перед дверью дядиного дома. Внутри кто-то играл на пианино… это могла быть только Хацуо. Впервые за много месяцев я слушал музыку.

Затем музыка стихла, и я постучал в дверь. Я услышал, что навстречу мне бежит Хацуо.

Ее улыбка показалась мне лучом солнечного света. «Сабуро! Как я рада тебя видеть!» – воскликнула она. Несколько мгновений она смотрела мне в глаза, а потом тихо произнесла: «Мы все молились за твое возвращение, Сабуро. И нам повезло. Ты снова вернулся и теперь ты уже офицер».

Знакомый дом был все тем же самым. Это был мой дом, более гостеприимный, потому что здесь была Хацуо. «Ты выглядишь прекрасно, ты самая красивая женщина из всех, что я видел за много месяцев. Но почему ты так нарядилась? Ты прямо-таки сияешь», – улыбнулся я. Она была одета в красивое кимоно, каждая линия которого подчеркивала изящество ее фигуры.

Хацуо рассмеялась. «Сабуро, иногда ты становишься дураком! Неужели ты не понял, что это особый случай? Я хранила его, чтобы встретить тебя, терпеливо ждала, когда ты станешь кадровым офицером. – Она улыбнулась. – Смотри, видишь эти рукава? Я должна извиниться за это кимоно, мой дорогой кузен». И действительно, рукава кимоно были подрезаны на половине длины.

«Правительство приказало отрезать длинные рукава, – весело крикнула она и, кружась, пролетела по комнате, вытянув руки перед собой. – Ты ведь знаешь, что длинные рукава опасны при пожаре!»

Я улыбнулся ей. «Хацуо, а где все остальные? Они дома?» – поинтересовался я.

Она покачала головой. «Только я осталась встретить тебя. Отца не будет до конца дня. Он вступил добровольцем в рабочий отряд и проходит подготовку в армейском корпусе резервистов, который размещен в соседней высшей школе. Митио работает на заводе круглые сутки».

Ее лицо потемнело. «Матери тоже нет, Сабуро. Она пытается купить что-нибудь для тебя… на черном рынке. Она хочет найти для тебя что-нибудь особенное!»

Я уставился на Хацуо. Если мою тетю схватят, у нее могут быть серьезные неприятности с полицией. «Почему она сделала это? Неужели она не знает, что с ней может случиться?» – прошептал я.

«Я знаю, я все знаю, Сабуро, но она так хотела получше встретить тебя!»

Я покачал головой. «Будем надеяться, что все обойдется. Я должен был сказать ей, что теперь никто из солдат не идет в гости, не захватив с собой еды». Я достал свою коробку с пайком, а также подарки, которые я приобрел на почте в Йокосуке.

Хацуо была потрясена. Обычно никто не приносит домой туалетные принадлежности в качестве подарков. Она лишь промолвила: «Спасибо, Сабуро. Сегодня такие времена… спасибо».

И тут она быстро переменила тему разговора: «Проходи и садись, Сабуро. А теперь расскажи, что с тобой происходило в последнее время? Что случилось на Иводзиме? Мы ничего не слышали по радио, кроме того, что на Сайпане шли жестокие бои».

Я чуть не проглотил язык. Нам строжайше запретили рассказывать о том, что происходило на Иводзиме. Катастрофа, которая постигла нас, считалась строжайшим военным секретом. Поэтому никто, кроме военных, не должен был знать, что случилось там в действительности.

Я сразу перескочил на другое, начав рассказывать о новых перехватчиках, которые я испытывал. «Если у нас будет достаточное количество этих новых истребителей, мы сможем переломить ход войны. Они имеют потрясающую скорость, а их 4 пушки могут уничтожить в считанные секунды любой самолет». Впрочем, я понимал, что это не совсем так. Если будут продолжаться аварии на учебных аэродромах и курсанты будут разбиваться каждый день, к тому времени, когда начнутся воздушные бои, у нас останется слишком мало драгоценных новых самолетов.

Пролетели полчаса, а мы говорили о чем угодно, только не о том, что меня интересовало. Я искоса поглядывал на Хацуо, изучая ее профиль, следил, как она говорит, видел ее сияющие глаза. Я наслаждался движениями ее рук и ее походкой, любовался ямочками на щеках, которые появлялись, когда она улыбалась.

Я разговаривал с Хацуо, но при этом не обращал никакого внимания на ее слова. Я любил ее и желал высказать, что я чувствую. Я больше не хотел таить все это внутри себя. Более 2 месяцев назад, когда всего лишь минуты отделяли меня от вечности, когда Иводзима растаяла на горизонте и передо мной возникло лицо Хацуо, я поклялся, что если каким-то чудом останусь жив, то расскажу ей о своих чувствах.

А теперь… Я не мог! Ничего не изменилось. Я все еще пилот, хотя и получил офицерское звание. Я прекрасно знал, что мне придется снова участвовать в боях, и горящие «Зеро», сбитые пулеметами «Хеллкэтов», навсегда остались в моей памяти. Я знал, что сейчас все против меня, и в одной из ближайших битв я сам окажусь в истребителе, падающем за землю, корчась в пламени.

Но совершенно внезапно она прервала меня. «Сабуро, ты знаешь, что Фудзико-сан вышла замуж?»

Я об этом не подозревал. «Когда все закончилось, Фудзико-сан вышла за летчика. Летчика! Такого же, как ты», – подчеркнула Хацуо.

Я попытался было вставить словечко, но она продолжила: «Сабуро, почему ты до сих пор не женат? Ты больше не юноша, ведь тебе уже 27 лет. Ты кое-чего добился. Сейчас ты офицер. Ты должен взять себе жену».

«Но говорю тебе, Хацуо, я так и не встретил женщину, которую полюбил бы!» – запротестовал я.

«Ты не любил Фудзико-сан?»

Я не знал, что ответить. В воздухе повисла неловкая тишина. Хацуо прошлась по комнате и включила радио, настроившись на передачу симфонической музыки. Музыка помогла снять возникшую неловкость.

Она вернулась и снова села рядом со мной. Слегка улыбнулась. «Хорошо. Тогда мы порекомендуем тебе, Сабуро, несколько молодых женщин в твоем вкусе».

Хацуо заставила меня почувствовать себя неловко. Она не отворачивалась, а смотрела мне прямо в глаза. Я заволновался и пробовал сказать что-то, но сразу запнулся.

Тогда я быстро поднялся и подошел к окну, выглянув наружу. Прекрасные цветы исчезли, их заменили овощи. Многозначительная перемена.

«Есть много женщин, таких же красивых, как Фудзико-сан, Сабуро», – сказала Хацуо. Она подошла ко мне и остановилась прямо у меня за спиной.

«Хацуо! – крикнул я, стремительно поворачиваясь. – Я не желаю больше об этом говорить. Пожалуйста! – Мой взрыв удивил ее. – Мы говорили об этом много раз. Но ведь ничего не изменилось! Ничего! Я летчик, ты это понимаешь? Каждый раз, когда я взлетаю, существует опасность, что я больше не вернусь! Каждый раз! Раньше или позже это случится. Раньше или позже!»

Я был расстроен и смущен. Почему она в очередной раз говорит о женитьбе? Я ненавидел сам себя за то, что говорю, и я ненавидел себя за то, что не смею сказать о том, что чувствую.

Я постарался объяснить: «Сегодня любой пилот ждет, когда его убьют, Хацуо. Наше везение закончилось. Все наше умение теперь ничего не значит».

 «Ты говоришь, как ребенок, Сабуро. – В ее глазах полыхнул гнев. Она говорила так тихо, что я едва различал ее слова. – Ты болтаешь сущий вздор и просто не понимаешь, что за чушь ты несешь. Ты совершенно не знаешь женское сердце».

В отчаянии она воздела руки. «Ты говоришь о полетах и о смерти, Сабуро! И не говоришь ни о чем другом. Ты не говоришь о жизни!»

Она отошла и резким движением выключила радио. Не замечая меня, Хацуо села за пианино и начала медленно перебирать клавиши.

Я онемел. Несколько минут я тупо смотрел в одну точку, не в силах произнести ни слова. Наконец я обрел голос. «Хацуо, я… я не знаю. Может быть, если… Это моя ошибка, но что я могу сделать, пока мы воюем? Почему ты всегда говоришь об этом?»

Я продолжал: «Мне достаточно видеть тебя здесь, в этом доме. Я хочу… Я не знаю… – Я замялся. – Все, что я знаю точно – я хочу быть уверен, что ты будешь жить долго и счастливо».

Она резко бросила пальцы на клавиши и повернулась. «Я не хочу жить долго! Зачем мне долгая жизнь, если… – она положила руку на сердце, – если здесь пусто. Никто из нас не будет жить вечно. Хотя бы это ты понимаешь, Сабуро?»

Ее гнев удивил меня. Она пылко произнесла: «Женщина может быть счастлива, только если живет с любимым мужчиной. Даже если это будет всего несколько дней».

Она опять раздраженно отвернулась, вымещая свой гнев на пианино. Я стоял, оцепенев, не понимая, что сейчас нужно говорить или делать.