Глава 2

Я вернулся, превратившись в позор для своей семьи и для всей деревни. Еще больше осложняло положение то, что семья страдала от бедствий и нищеты. Моя мать и старшие братья трудились на крошечной ферме от восхода до заката. Они и три моих сестры одевались в драные лохмотья, а маленький домик, в котором я родился, превратился в развалюху.

Когда я уезжал в Токио, буквально каждый житель деревни провожал меня добрыми напутствиями, все они надеялись на мой успех. И теперь, хоть я и опозорил их, никто не упрекнул меня ни единым словом. В их глазах виднелся укор, но они отворачивались, чтобы не смутить меня. Я не осмеливался пройти по деревне, потому что стыдился людей. Я не мог вынести их молчаливого напоминания. Самым моим горячим желанием стало бежать с места моего позора.

И тогда я вспомнил большой плакат на железнодорожном вокзале в Саге, призывающий поступать добровольцами на службу во флот. Поступить на военную службу казалось мне единственным выходом из сложной ситуации. Моя мать, которая и так уже несколько лет не видела меня, не одобряла моего желания снова уехать, но ничего другого просто не оставалось.

31 мая 1933 года я превратился в 16-летнего новобранца на военно-морской базе в Сасебо, расположенной всего в 50 милях от моего дома. Это было начало новой жизни, с ее чудовищно жесткой дисциплиной и тяготами, намного превосходившими мои самые жуткие ночные кошмары. В эти дни на помощь мне приходил заученный кодекс самураев «Хагакурэ» – «Сокрытое в листве».

Американцам и другим жителям Запада очень сложно, если возможно в принципе, принять безжалостную дисциплину, царившую в нашем флоте в те времена. Унтер-офицеры, не размышляя ни секунды, жестоко избивали новобранцев, если считали, что те заслуживают наказания. Когда я совершал нарушение дисциплины или допускал ошибку на учениях, унтер-офицер вытаскивал меня за шиворот из строя.

«Рекрут Сакаи, встать к стене! Наклон! – орал он. – Я делаю это не потому, что ненавижу тебя, а потому что люблю. И хочу сделать из тебя хорошего моряка! Наклон!»

И после этого он изо всей силы обрушивал на мою задранную корму толстую деревянную палку. Боль была ужасной, и удары сыпались градом. Мне не оставалось ничего другого, как стиснуть зубы и постараться не закричать. Иногда я получал до 40 ударов по заднице. Часто я терял сознание от боли. Однако потерять сознание совсем не значило избежать наказания. Унтер-офицер просто выливал мне на голову ведро холодной воды, потом снова ставил меня в исходную позицию и продолжал «дисциплинарное взыскание» до тех пор, пока не решал, что я хорошо усвоил урок.

Начальство хотело заставить каждого отдельного рекрута делать все возможное, чтобы не дать его товарищам совершать слишком много ошибок. Для этого, когда один из нас подвергался наказанию, 50 остальных рекрутов взвода также нагибались и получали по одному жестокому удару. После этого мы просто не могли спать на спине. Более того, нам не разрешалось даже вздохом выразить недовольство. Стоило хотя бы одному человеку застонать от боли или тоски во время этого «отеческого воспитания», как немедленно весь взвод получал по полной программе.

Такое обращение было результатом совершенной безжалостности унтер-офицеров, которые были для нас настоящими тиранами и пользовались неограниченными правами. Большинству из них исполнилось около 30 лет, и звание унтер-офицера было для них потолком военной карьеры. Их главным утешением было терроризировать новобранцев. Мы считали этих людей злобными садистами самого худшего сорта. В течение 6 месяцев неслыханно жестокого обучения они превращали каждого из нас в бессловесную скотину. Мы никогда не осмеливались обсуждать приказы, подвергать сомнению власть и медлить с выполнением команды. Мы превратились в покорные, нерассуждающие автоматы.

Когда я закончил курс первичной военной подготовки, я больше не был амбициозным пылким юнцом, который несколько лет назад уехал из своей деревни, чтобы покорить токийскую школу. Мой провал в учебе, позор семьи и военная дисциплина, все это вместе взятое, полностью сломали меня. Я признал бессмысленность попыток оспаривать право вышестоящих, мой эгоизм был выбит из меня напрочь. Но моя глубоко укоренившаяся ненависть к зверствам унтер-офицеров не ослабла с годами даже после окончания учебы.

После обучения в казарме меня направили в качестве ученика матроса на линкор «Кирисима». Жизнь в море стала для меня новым потрясением. Я наивно думал, что после жестокой первичной подготовки грубое обращение со стороны вышестоящих прекратится. Как бы не так! На самом деле все стало еще хуже, чем раньше. Все это время я упрямо сохранял желание двигаться вперед, совершенствовать мастерство и вырваться из рядов простых матросов. В течение дня у меня было не более часа свободного времени, но я посвящал это время чтению учебников. Мой целью было поступление в одну из специальных школ ВМФ. Только там доброволец мог получить специальную подготовку и знания, необходимые для производства в следующий чин.

В 1935 году я успешно сдал вступительные экзамены в Артиллерийскую школу ВМФ. Через 6 месяцев я получил звание матроса 1 класса и снова отправился в море. На этот раз я попал на линкор «Харуна», где работал в одной из башен главного калибра. Положение несколько улучшилось. Прослужив несколько месяцев на «Харуне», я шагнул на следующую ступеньку, получив звание унтер-офицера 3 класса.