Глава 23

Когда я пришел в себя, то перед глазами было небо. Кто-то меня тряс и дергал. Я повернулся и узнал Сасаи и Накадзиму. Эти офицеры вскарабкались на крыло «Зеро» и вытаскивали меня из кабины.

Голос Нисидзавы прорвался сквозь бормотание собравшейся толпы. «Машину, быстро!» – закричал он. А потом обрушился на ординарцев: «Быстро! В операционную. Позвоните старшему хирургу! Быстро, вы, сучьи дети!»

Я не мог отправиться в госпиталь. По крайней мере, пока. Прежде всего я должен доложить капитану 1 ранга Сайто. Мы всегда шли на командный пункт и делали доклад. Необходимость отдать рапорт застряла у меня в мозгу, как заноза.

Я поднял правую руку, требуя, чтобы Сасаи и Нисидзава положили меня. Я прошептал: «Я должен отдать рапорт. Отправьте меня на командный пункт». Нисидзава в ответ рявкнул: «К черту обязанности! Нельзя ждать. Мы везем тебя в госпиталь».

Я уперся и закричал, что должен отдать рапорт. В следующее мгновение Нисидзава шагнул вперед и подхватил меня под руку. Ота поддержал меня слева, и вдвоем они поволокли меня на командный пункт. Нисидзава продолжал ворчать: «Глупый ублюдок. Ты даже не знаешь, на кого похож. Ты просто спятил!»

Я не помню, как оказался перед капитаном 1 ранга Сайто, который смотрел на меня, как на привидение. Стоял я с трудом и что-то попытался сказать, но тут снова накатила чернота. Мне внезапно опять захотелось спать. Только это. Спать. Что я делаю здесь? А потом снова темнота.

Нисидзава и Ота затащили меня в автомобиль, стоявший рядом с командным пунктом (они рассказали мне об этом позднее). Нисидзава согнал шофера с сиденья и сам уселся за руль. Он гнал машину в госпиталь быстро, но аккуратно, стараясь избежать сильных толчков. Сасаи и Ота сидели вместе со мной на заднем сиденье и поддерживали меня.

Старший хирург уже ждал меня в операционной. Он срезал мою изорванную летную форму и сразу начал обрабатывать раны. Сквозь сон я время от времени ощущал жуткие уколы боли, когда доктор взрезал мой скальп. Он вытащил из моего черепа 2 смятые 12,7-мм пули, которые показал мне позднее. Я ощущал, как нож скребет по моему черепу.

Я очнулся, когда он уже почти закончил. Я посмотрел на него, когда он склонился надо мной. Мои глаза… И тут я вспомнил про свои глаза. Внезапно паника охватила меня, и я закричал: «Мои глаза! Доктор, что с моими глазами?»

Он ответил: «Вы серьезно ранены, и я здесь больше ничего сделать не смогу. – Он внимательно осмотрел мое лицо. – Вас придется отослать в Японию, где вами займутся специалисты».

Предчувствие катастрофы овладело мной. Я боялся за свой правый глаз. Я ничего им не видел. Мысль о том, что я могу ослепнуть, ужаснула меня. Я буду совершенно бесполезен как летчик-истребитель. Но я должен летать. Я просто обязан снова сесть в кабину истребителя!

Я провел в госпитале 4 дня, которые тянулись мучительно долго. Повязки покрывали мое тело. Доктор вытащил из меня 4 осколка, не считая пуль, пробивших голову. На четвертый день я почувствовал, что могу слегка шевелить левыми рукой и ногой. Мускулы еле сокращались, но все-таки они уже двигались! Но с другой стороны, в условиях высокой тропической влажности раны на голове воспалились, а правый глаз оставался слепым.

Тем временем вылеты истребителей и бомбардировщиков к Гуадалканалу продолжались непрерывно. Каждый день я слышал рев моторов, когда самолеты разбегались по взлетной полосе и улетали вдаль, к полю боя.

В Рабаул повадились с ежедневными визитами «Летающие Крепости». С большой высоты они бомбили наши 2 аэродрома. Каждый раз, когда приближались вражеские бомбардировщики, меня уносили в убежище вместе с другими пациентами.

Каждый вечер меня посещали Сасаи и Накадзима. Они предлагали мне вернуться в Японию. Только прохладный климат родины и лучшие специалисты могут излечить мои раны, настаивали они. Я отказывался. Я стал раздражителен и капризен. Я утверждал, что меня могут вылечить и здесь, в Рабауле, и нет никаких причин, которые помешают мне уже через несколько недель снова начать летать.

Если бы я только знал! Трудно объяснить владевшие мною чувства, мое нежелание покидать Рабаул. Сейчас-то я понимаю, что находился на грани истерики, потому что передо мной вполне реально маячил кошмар окончания карьеры летчика. К тому же, оставался вопрос чести. Я считал почетным как можно дольше оставаться в Рабауле. Даже если я не смогу летать, я сумею помочь зеленым пилотам. Я смогу научить их, помешать им совершить ошибки, которые могут стоить жизни. Все эти причины слились в одну. Мое возвращение в Японию означало окончательный приговор квалифицированного окулиста, которого я так боялся. И потому я отказывался, как мог.

Сасаи и Накадзима перестали убеждать меня. Все завершилось утром 11 августа, когда к моей постели пришел капитан 1 ранга Сайто, командир авиаполка «Лаэ». Он заговорил со мной как можно добрее, но при этом был абсолютно тверд.

«Я знаю, что вы чувствуете, но я должен учитывать все имеющиеся факторы. Я приказал отправить вас в Японию в порядке ротации, а там вас поместят в военно-морской госпиталь в Йокосуке. Вы полетите завтра на транспортном самолете. Хирург сказал мне, что ваша единственная надежда – это врачи в Йокосуке».

Он улыбнулся мне. «Вы отправитесь домой не только ради себя, но и ради нас, Сакаи. Мы все знаем, что лучше, чем в Японии, вас лечить не будут нигде». Он поднялся на ноги.

Несколько секунд он смотрел на меня, а потом нагнулся и потрепал по плечу. «Вы проделали огромную работу, Сакаи. Каждый, кто только летал с вами, гордится тем, что знал вас и сражался вместе с вами. Когда ваши раны затянутся, возвращайтесь к нам», – сказал он ласково и ушел.

Вечером ко мне заглянул Сасаи, Он заметно устал от ежедневных вылетов к Гуадалканалу. Я рассказал ему, что получен приказ в ближайшие дни отправить меня домой. Вскоре собрались все мои друзья, чтобы устроить скромную прощальную вечеринку. Никто не пел и не говорил громко, не было и шуток. Мы просто тихо разговаривали, причем в основном о Японии.

Но американцы отнюдь не собирались позволить нам спокойно попрощаться. Мы намеревались тихо посидеть пару часов, но вместо этого пришлось, сломя голову, бежать в убежища. Остальные пилоты вытащили меня из госпиталя. Я стиснул зубы от стыда и горечи. Быть таким беспомощным! Здесь собрались люди, которых я водил в бой, а теперь они тащили меня на себе, полуслепого и покалеченного. Мне хотелось плакать и кричать, сорвать бинты. Но оставалось лишь тихо лежать, плотно зажмурив глаза.

Рано утром на следующий день я дохромал до пирса. Там меня ждала баржа, чтобы переправить на летающую лодку, которая стояла на якоре в бухте. Вместе со мной шел Сасаи, собрались и остальные пилоты.

Сасаи крепко пожал мои руки. «Мне жаль расставаться с тобой, Сабуро. Гораздо больше, чем ты можешь себе представить».

Слезы потекли у меня по щекам, я просто не мог их сдержать. У меня перехватило горло, и я смог лишь пожать ему руку в ответ.

Освободив руки, Сасаи расстегнул свой пояс и передал его мне. Я уставился на пряжку с выгравированным Ревущим Тигром. «Сабуро, этот пояс вручил мне мой отец. Один у меня, еще два у моих родственников. Один из нас уже погиб. Я мало знаю о магических свойствах серебряного тигра, но я хочу, чтобы ты сохранил эту пряжку и носил в память обо мне. Я надеюсь, она поможет тебе вернуться к нам».

Я запротестовал, но напрасно. Сасаи был непоколебим. Он положил пояс и пряжку мне в карман, а потом снова пожал руки. «Мы еще увидимся, Сабуро. Я не прощаюсь! Мы еще встретимся и, надеюсь, очень скоро!»

Он помог мне спуститься в баржу. Она тут же пошлепала к ожидающему самолету. Нисидзава, Ота, Ёнекава, Хатори, Накидзима и все мои друзья махали мне вслед с пирса. Они кричали, чтобы я возвращался поскорее, чтобы снова летать вместе с ними.

Но тут все они словно растаяли. Я все еще мог видеть своим левым глазом не дальше, чем на несколько футов. Я стоял прямо, как только мог, и махал им правой рукой, пока они превращались в неясные, расплывчатые силуэты. А затем я заплакал, как ребенок.

В летающей лодке было совсем немного пассажиров. Я, ординарец, который должен был ухаживать за мной во время путешествия домой, и несколько военных корреспондентов. По пути мы останавливались для дозаправки на Труке и Сайпане.

 Прошло очень много времени с тех пор, когда я в последний раз был дома. Я даже не представлял, на что похожа Япония военного времени, но все равно оказался совершенно не готов к тому, что увидел в Йокогаме. Мы сели в гавани вечером в субботу. Не было особого смысла идти ночью в госпиталь, поэтому я отправился в город. Там я мог поймать такси и заехать к своему дяде, который жил в западной части Токио.

Люди – они совершенно не представляли, на что в самом деле похожа война! Я с удивлением смотрел на снующие толпы, на яркие огни и светящиеся окна. Я не верил тому, что слышал собственными ушами. Тысячи голосов, беззаботный смех. Неужели они даже не подозревают, что в действительности происходит на юго-западе Тихого океана?

Перед каждым выпуском новостей, громыхавшим на всю улицу, по радио передавали «Военно-морской марш», а потом диктор ликующим голосом сообщал о колоссальных победах над американцами, одержанных в воздушных битвах на Соломоновых островах. Я услышал совершенно невероятный перечень потопленных американских кораблей, узнал о сотнях сбитых самолетов.

Толпы людей на улицах в светлых и ярких летних одеждах останавливались возле магазинов и на углах, где висели динамики. Каждый раз, когда диктор сообщал о новом крупном поражении врага, толпа радостно гудела, и торжествующие крики летели по улицам.

Нация просто опьянела от фальшивых побед. Люди не подозревали, что идет война на уничтожение. Я видел, что в магазинах только некоторые деликатесы нормированы, вес необходимое для обычной жизни продавалось абсолютно свободно.

Я захотел побыстрее покинуть этот город. Все происходившее в Лаэ и Рабауле начинало казаться нереальным. Как могут существовать одновременно эти два совершенно различных мира? Ведь кровь и смерть находятся отсюда всего в нескольких часах лета, а дома слышны только радостные крики по поводу несуществующих побед.

Я помахал рукой шоферу и дал ему адрес своего дяди. Мы проехали Йокогаму и очутились в Токио. Но через несколько минут машину остановил полицейский и заглянул в окно, с подозрением уставившись на меня. Ему смутила моя рваная форма, запятнанная кровью, и повязки на голове.

«Что с вами случилось?» – требовательно спросил он.

«Я только что вернулся в Японию с фронта», – ответил я кисло.

«Неужели?! – воскликнул полицейский. – Так вы были ранены на фронте? Где? Скажите мне, где и как?»

Я вздохнул. «Я летчик с Гуадалканала. Я был сбит в воздушном бою».

«Гуадалканала! – глаза молодого полицейского засверкали. – Мы слышали об этом в новостях. И я знаю, что мы только вчера одержали сокрушительную победу над американцами. По радио передали, что наш флот потопил 5 крейсеров, 10 транспортов и 10 эсминцев. На это зрелище наверняка стоило посмотреть!»

Это было уже слишком. Я довольно резко сказал: «Простите, сержант, но я опаздываю. Вперед и поскорее!» – приказал я шоферу.

Много лет прошло с того дня, когда я впервые ступил на порог дядиного дома. Сам дом ничуть не переменился. Он словно вынырнул из далекого прошлого, миллион лет назад. Несколько минут я стоял на тротуаре, любуясь знакомым зданием, огнями и звуками. Странное ощущение мира снизошло на меня. Раздражение улетучилось, и я открыл дверь точно так же, как в детстве. И произнес те же самые слова, что и тогда: «Это я! Я пришел домой!»

Из кухни донеслось удивленное: «Кто там?» Я улыбнулся, это тетя.

«Это я!» – послушно ответил я.

На мгновение повисла тишина. «Это я! Сабуро!» – радостно крикнул я.

Голос дяди прогремел по всему дому: «Что?!» И все они вбежали в прихожую.

Почти минуту они молча смотрели на меня. Дядя, тетя, мои двоюродные сестра и брат, Хацуо и Митио. Они не могли произнести ни слова, просто стояли, разинув рты. Я терпеливо ждал, пока они рассмотрят мой окровавленный мундир и повязки.

Голос дяди вдруг сел до прерывающегося шепота. «Это действительно ты, Сабуро? – Я еле расслышал, что он сказал. – Это действительно Сабуро. Или передо мной призрак?» Дядя опасливо шагнул вперед, словно боялся, что я могу растаять в воздухе.

Я ответил: «Нет, я не призрак. Я настоящий. И я снова вернулся домой».

Это было настоящее возвращение к жизни. Битвы, смерть, раны, треск пулеметов, бешеные виражи, американские истребители, грязные бомбоубежища… все отлетело прочь, стало нереальным, далеким, призрачным. Этот мир как бы уже не существовал, хотя все еще висел тяжким грузом у меня на плечах, подобно призраку, за который дядя принял меня.

Снова оказаться дома! Говорить с дядей и тетей, снова видеть Хацуо и Митио, расслабиться! Точно знать, что ночью не будет никакой бомбежки, что над головой не висят «Летающие Крепости», что не взвоют моторы «Митчеллов» и «Мэродеров», не загремят взрывы, не раздастся свист осколков, не затрещат пулеметные очереди… Мне понадобилось много времени, чтобы расслабиться и забыться. Я не раз тряс головой, пытаясь опомниться. У нас было о чем поговорить. Ведь прошло почти 3 года, когда я провел ночь вместе с этой семьей.

Хацуо больше не была школьницей, которую я помнил. Я уставился на нее, пытаясь убедить себя, что эта красивая молодая женщина действительно моя двоюродная сестра. Митио, хулиганистый мальчишка, который учился в начальных классах, теперь перешел в старшую школу, превратившись в нескладного юношу. Я продолжал разглядывать Хацуо, пытаясь уловить все перемены, которые произошли с ней за эти годы.

Я остался на ночь в их доме. Это была первая ночь за много лет, когда я наслаждался глубоким и спокойным сном. Даже мои раны, которые мешали мне спать последнюю неделю, сегодня меня не беспокоили.

 На следующее утро я отправился на поезде в Йокогаму. Обыденная жизнь людей в этом городе показалась мне еще более удивительной, чем накануне вечером. Пассажиры, особенно молодые девушки и женщины, сразу уставились на меня. Они брезгливо кривились и поспешно отворачивались. Они нарочно старались не смотреть на окровавленные повязки, и это нервировало и злило меня. Я больше не был лучшим асом Лаэ и Рабаула, человеком, которого капитан 1 ранга Сайто просил вернуться, пилотом, которого уважали все остальные летчики. Я был окровавленным, грязным и жалким на вид. Меня попросту презирали.

Как только я прибыл в госпиталь в Йокосуке, санитар сразу отвел меня в кабинет главного хирурга. Я был озадачен, ведь сегодня было воскресенье. В такие дни, исключая совершенно особые случаи, старший хирург просто отсутствует. А он удивил меня, лично встретив.

Врач усмехнулся, видя мое замешательство, и объяснил: «Я оставил приказ сразу известить меня, как только вы появитесь. Я только что приехал из дома. Видите ли, я получил специальное письмо от капитана 1 ранга Сайто из Лаэ, он просит сделать для вас все возможное. – Он внимательно посмотрел на меня. – Капитан 1 ранга Сайто взял на себя труд рассказать мне, что вы сделали на Тихом океане. Как я понимаю, вы наш лучший ас-истребитель?»

Я кивнул.

«Я прекрасно понимаю опасения вашего командира. Проходите, мы начнем работать немедленно».

Через несколько минут я лежал на операционном столе. Хирург отскребал гной с моих ран на голове. Он работал быстро и аккуратно, не обращая внимания на то, что я дергаюсь от прикосновений скальпеля, который скреб по черепу. Когда он очистил раны и наложил 14 новых швов, он лично отвел меня к окулистам.

Хирург объяснил: «Мы вызвали лучшего в Японии специалиста, чтобы он осмотрел вас. Доктор Сакано после частной практики был призван на флот и сейчас имеет звание капитан-лейтенанта. Он лучший глазной хирург нашей страны. Когда мы получили письмо капитана 1 ранга Сайто, то сразу сообщили доктору Сакано, что вызовем его после вашего прибытия».

Итак, настал роковой для меня момент. Вскоре я узнаю, каким будет приговор, буду ли я снова видеть и смогу ли я подняться в воздух. Я попытался думать о чем угодно, только не о своих глазах. Я не хотел думать о них, но не мог.

Доктор тщательно осмотрел меня. Несколько минут стоял неподвижно и лишь потом заговорил. Его лицо было серьезным, и говорил он очень медленно.

«Мы не можем ждать ни минуты. Я должен оперировать ваши глаза немедленно. Слушайте меня внимательно. Ваше зрение будет зависеть от того, что я сумею сделать в течение следующего часа».

Он сделал паузу. «Сакаи, я не смогу применить обезболивающее. Если вы хотите видеть, если вы желаете, чтобы я спас вам хотя бы один глаз, вы должны приготовиться вытерпеть боль, будучи в полном сознании».

Я был потрясен. Поэтому я послушно кивнул, не смея открыть рот.

Они уложили меня на высокую кровать. Несколько санитаров привязали меня ремнями и веревками. Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Повязка поперек лба держала мою голову, а медсестра сжала виски, чтобы сделать захват более надежным. Доктор приказал мне смотреть на красную лампу, свисающую с потолка.

Он предупредил: «Смотрите на нее, Сакаи. Смотрите на нее. Не отрывайте глаз от этой лампы. Вы не должны мигать, вы не должны отводить глаза в стороны. Слушайте меня внимательно! Вы можете ослепнуть на всю жизнь, если не выполните точно мои указания!»

Это было ужасно. Гораздо страшнее, чем тогда. Это была самая жуткая боль, которую мне когда-либо приходилось терпеть. Я всегда считал, что могу вынести сильную бель. Кодекс Бусидо научил меня терпению, самообладанию в самых тяжелых обстоятельствах.

Но это! Я был вынужден смотреть на лампу. Смотреть, пока красная колба не заполнила все вокруг. Потом в поле зрения появилась рука доктора, дрожащая и нереальная, с острой заточенной сталью в пальцах, которая приближалась, приближалась, приближалась, приближалась…

Я завопил. Не раз я орал, как сумасшедший в ужасной агонии. Я чувствовал, что еще немного – и я не выдержу. Но ничего не случилось, и боль в конце концов утихла. Мое желание снова летать, мое желание видеть теперь уже ничего не значили. Боль! Однажды я крикнул на Сакано: «Прекратите! Прекратите это! Вырвите его совсем, только прекратите!» Я пытался отдернуть голову от скальпеля, я пытался вырваться из своей привязи. Однако они держали меня слишком крепко. Каждый раз, когда я стонал, доктор кричал на меня: «Прекрати! Ты должен выдержать! Иначе ты останешься слепым. Прекрати стонать!»

Пытка продолжалась более 30 минут, однако они растянулись для меня на миллион лет. Мне казалось, что страдания никогда не кончатся. А когда все завершилось, я был так слаб, что не мог и пальцем шевельнуть. Я лежал в постели, судорожно втягивая воздух, беспомощный, как ребенок. Лишь когда надо мной нагнулся старший хирург, пытаясь устроить меня поудобнее, я застонал.

В течение месяца я был прикован к госпитальной койке. Я чувствовал себя отвратительно, жизнь уже ничего не значила для меня. Днем и ночью я вспоминал долгий обратный полет в Рабаул. И каждый раз это кончалось одинаково – я толкал ручку управления вперед и врезался в океан. Ведь это означало бы лишь мгновенный  приступ боли.

Доктор Сакано часто посещал меня, чтобы проверить мои глаза. Он объяснил: «Я сделал все, что только мог, но ваш правый глаз никогда не будет видеть нормально. Вы сможете видеть предметы на расстоянии фута или двух, и не более. Но с вашим левым глазом все будет в полном порядке».

Эти слова меня словно громом поразили. Фактически это был смертный приговор. Одноглазый летчик-истребитель! Я истерически расхохотался, и доктор поспешно ушел.

Раны на голове затягивались быстро, и врачи разрешили мне гулять вокруг госпиталя. Каждую неделю я обращался с просьбой вернуть меня в строй и отправить в Рабаул. И каждую неделю прошение отвергалось.

Наконец старший хирург лично вернул последнее прошение. Он был заметно рассержен. «Должен сказать вам, Сакаи, что пройдет еще много месяцев, прежде чем вы сможете хотя бы мечтать о возвращении в Рабаул. Мои приказы совершенно ясны. Вам нужно по крайней мере 6 месяцев, чтобы оправиться от ран, прежде чем вас вернут в строй для службы здесь или на заморском театре».

Я ощутил себя беглецом, дезертиром с фронта. Я подумал обо всех пилотах, о Нисидзаве, Оте, Сасаи, которые каждый день на своих «Зеро» вступают в очередной бой. Я боялся слушать по радио новости с фронтов. Они слишком больно напоминали мне о Рабауле.

Однажды ко мне пришли гости. Сиделка вошла в палату и сказала: «К вам посетители, они ждут внизу. Вы разрешите им пройти?»

Я не представлял, кто это может быть. Сегодня был четверг, а моя двоюродная сестра Хацуо приходила повидать меня и приносила цветы в конце каждой недели, когда могла отпроситься с работы на своем заводе боеприпасов. Я написал своей матери, чтобы она не вздумала совершить долгое путешествие с Кюсю, потому что через пару недель меня должны были перевести в госпиталь в Сасебо. Йокосуку от Фукуоки на севере Кюсю отделяли почти 700 миль по железной дороге. Мать теперь жила в Фукуоке вместе со своей дочерью и зятем.

Но этих посетителей я совершенно не ожидал. В комнату вошли два человека. Я напрягся, пытаясь узнать их. Но я все еще не мог различать лица на расстоянии более 6 или 7 футов.

«Фудзико-сан!» – произнес я ее имя. У двери стояла Фудзико, еще более красивая, чем во время нашей последней встречи. Вместе с ней был ее отец профессор Ниори. Я не видел ее уже 18 месяцев после нашей встречи в Осаке.

Они поклонились мне, и я вернул им приветствие. Мы продолжали молчать. Сиделка предложила им стулья и вышла.

Потом заговорил ее отец: «Хацуо-сан написала нам, что вы лежите в этом госпитале. Мы так беспокоились о вас, Сабуро-сан! Мы с огромным облегчением видим вас, так как сильно опасались за ваше здоровье. Это просто чудесно, ведь вы выглядите гораздо лучше, чем мы предполагали».

Я что-то пробормотал в ответ. Извинения были невнятными и сбивчивыми, ведь Фудзико часто писала мне, когда я находился в Лаэ, и почта доставила мне много подарков от нее.

Но ее отец помахал рукой, отметая все возражения. «Это не имеет значения. Мы все прекрасно знаем о ваших чудесных делах на фронте и гордимся вами! А теперь скажите, как ваши раны? Скоро ли вы оправитесь от них?»

Я ответил: «Я получил 4 раны. Врачи сделали настоящие чудеса. За исключением одного. – Я с горечью указал на свой правый глаз. – Я ослеп на этот глаз, и врачи говорят, что это уже на всю оставшуюся жизнь».

Мой ответ ужаснул Фудзико. Она поднесла руки ко рту, глаза широко раскрылись, когда она услышала мои слова.

«Это правда, это сущая правда,  – подчеркнул я. – Не может быть никакого другого исхода. Я стал инвалидом. Потеря глаза означает конец моей карьеры летчика-истребителя».

Профессор Ниори прервал меня: «Но… ведь в этом случае вас должны отчислить со службы на флоте?»

«Нет. Нет, я так не думаю, – ответил я как можно саркастичнее. – Здесь, дома, вы просто не понимаете весь размах войны, которую мы ведем. Но я не считаю возможным обвинять вас в этом. Флот найдет мне применение в качестве инструктора. Может быть, мне подберут какую-нибудь командную должность на земле».

Наступила недолгая пауза. Лишь теперь я понял, что эти люди проехали более 500 миль из Токусимы, только чтобы повидать меня, поддержать и порадовать. Я вел себя постыдно, и осознав это, начал благодарить их за проявленную доброту.

Фудзико покачала головой. Она была встревожена сухой вежливостью в моем голосе. Она попыталась что-то сказать, но горло у нее перехватило, и она умолкла. Наконец она повернулась к пожилому мужчине и всхлипнула: «Папа!» В ее глазах стояла немая просьба.

Профессор Ниори медленно кивнул и откашлялся. «Когда вы снова думаете вернуться на флот? – спросил он, взглянув мне прямо в глаза. – Я думаю, нам следует поторопиться с приготовлениями к свадьбе… Разумеется, если вы согласны, Сабуро-сан».

«Ч-что? – поперхнулся я. Я не мог поверить услышанному. Приготовления к свадьбе! У меня закружилась голова. – П-простите, я вас правильно понял?» – переспросил я.

«Извините меня, Сабуро-сан, – ответил он. – Я понимаю, что неловко ставить вопрос таким образом. Позвольте мне высказаться иначе».

Он поднялся на ноги и предельно серьезно спросил: «Сабуро-сан, согласны ли вы взять в жены мою дочь Фудзико? Мы приложили все силы, чтобы воспитать из нее достойную женщину, мы обучили ее всему необходимому. Я был бы исключительно счастлив, если бы вы приняли мое предложение, и я смог назвать вас своим зятем».

Я просто оторопел. Его слова прозвучали, словно небесные колокола.

Фудзико посмотрела на меня широко открытыми, блестящими глазами, а потом опустила взгляд.

Я оторвал свой взгляд от нее и уставился на стену. Горькая ирония! Сколько дней я в отчаянии разглядывал эту самую стену?

Наконец я собрался с силами. Я едва мог говорить, и слова буквально застревали в горле. Мне приходилось их буквально выталкивать наружу. Я ненавидел себя за то, что вынужден был сказать, но другого пути у меня не было.

«Профессор Ниори, я… для меня огромная честь слышать ваши слова. Это просто счастье, но… – я поперхнулся и сморгнул слезы. – Но я не могу. Не могу принять ваше предложение».

Все. Это сказано. Я произнес эти слова.

«Что? – его голос сорвался. – Неужели вы уже женаты на ком-то другом?»

«Нет! Ну конечно же, нет! У меня даже в мыслях не было ничего такого, прошу прощения. Я вынужден отказаться, но по совершенно иной причине. Профессор Ниори, я просто не могу сказать «да». Это невозможно. Посмотрите на меня, Ну посмотрите на меня! Я не заслуживаю Фудзико-сан. Посмотрите на мои глаза! – Я уже кричал. – Я ведь наполовину слепой!»

На его лице отразилось заметное облегчение. «О боже! Сабуро-сан, вы унижаете себя без всякой необходимости! Не считайте, что вы стали хуже, потому что были ранены! Ваши раны почетны, они ни в коем случае не позорят вас! Вы понимаете, что я говорю? Вся Япония восхищается вами, люди молятся на вас! Неужели вы не понимаете, что вы величайший ас нашей страны и национальный герой?»

«Профессор Ниори, вы никак не можете меня понять! Я говорю вам чистую правду, а вы меня просто не слышите! – настаивал я. – Я не занимаюсь самоуничижением. Герой – это всегда преходяще. Он как бабочка-однодневка. А я и не герой! Я летчик, который не может летать! Я полуслепой пилот! Вот кто я такой. Какая от меня польза в будущем? Да, я герой. Но вы ведь отлично знаете, что в нашей стране отдельный человек не может быть героем».

Какое-то время он молчал, а потом продолжил: «Может быть, я неправильно выразился, Сабуро-сан. Но наше решение не было принято спешно и внезапно. Моя жена и я все обсудили сразу после первой нашей встречи. Я понимаю ваши чувства, но вы тоже должны понять кое-что. Моя жена, я сам и Фудзико верим, что вы единственный человек, который может составить ее счастье. И мы надеемся, мы верим, что наша дочь сделает то же самое для вас».

Я чувствовал, что мое сердце разрывается. Неужели этот благородный и умный человек не понимает, к чему я веду? «Как вы можете судить о человеке по одной только встрече?! – вскричал я. – Как вы можете принимать решение, так мало меня зная? Всю жизнь Фудзико-сан, ее счастье, ее будущее вы готовы в один момент связать со мной. Я не понимаю вас, хотя никогда в жизни я не слышал предложения более благородного и почетного, чем это».

Я в отчаянии заломил руки. «Ведь есть много других молодых людей, которые гораздо лучше подходят для Фудзико-сан, чем я. Тысячи юношей! Они имеют прекрасное образование, их ждет блестящее будущее! Что я могу предложить вашей дочери, профессор Ниори? Что я могу ей дать? Умоляю вас, посмотрите на меня с другой стороны! Посмотрите на меня! Какое будущее меня ждет?»

Фудзико больше не смогла молчать. Она подняла голову и посмотрела прямо на меня. Мне захотелось выскочить из комнаты. Она тихо сказала: «Вы не правы, Сабуро-сан. О, как вы не правы! Вы придаете слишком много значения потерянному глазу. Ослепли вы на один глаз или нет – для меня не имеет значения. Мы будем жить, как один человек. Все, что ждет впереди любого человека, ждет и вас.

Если это будет необходимо, Сабуро-сан, только если это будет необходимо, я буду помогать. Но я не собираюсь выходить за вас только из-за вашего испорченного зрения!»

Я ответил: «Вы ошибаетесь, Фудзико-сан. Я знаю, вы отважная девушка, и то, что вы говорите о себе, – чистая правда. Но вы не можете определить всю свою будущую жизнь, поддавшись минутным эмоциям».

«Нет, нет, нет, – она энергично затрясла головой. – Как вы можете до такой степени не понимать меня? Это не преходящее увлечение. Неужели вы не понимаете, что я ждала этой встречи много месяцев? Я знаю, что говорю!»

Продолжать этот разговор дальше не имело смысла. Я опасался, что в любой момент могу сломаться. «Профессор Ниори и Фудзико-сан, – сказал я, напустив в голос столько твердости, сколько сумел. – Я ничуть не пытаюсь унизить вас. И это не попытка торговаться. Я повторяю, что сегодня вы оказали мне величайшую честь, на которую я даже не смел рассчитывать. Но я не могу принять ваше благородное предложение. Я отказываюсь позволить своим чувствам взять верх над разумом. Я всегда был гордым человеком. Я не могу жениться на Фудзико-сан. Я не могу стать мужем такой девушки, я просто не достоин столь высокой чести. Я ее не заслужил. Именно по этой причине я вынужден сказать нет».

Я отказался выслушивать слова профессора. Он упрашивал меня, но я мог повторить лишь то, что уже сказал, повторить лишний раз. Вскоре Фуздико не выдержала. Она упала на плечо отца и громко зарыдала. Я был готов убить сам себя за то, что я сделал, так мне было жаль ее. Но я знал, что поступаю хотя и жестоко, но правильно, что я делаю так ради ее же блага. Свадьба со мной могла принести ей временное счастье, но позднее Фудзико была бы обречена страдать долгие годы.

Примерно через час они покинули мою палату.

Я не знаю, сколько я простоял в двери после их ухода. Затем я повернулся и рухнул на кровать, совершенно обессиленный. Это был самый тяжелый час в моей жизни. Но что я еще мог сделать? Тысячи раз я задавал этот вопрос самому себе. И тысячи раз получал один и тот же ответ. Не было никакого иного выхода, однако от этого мне не становилось легче. Я оттолкнул самого красивого человека, которого когда-либо встречал.

Через 2 дня с еженедельным визитом приехала Хацуо. Она не приветствовала меня обычной улыбкой и даже не пыталась скрыть свое неудовольствие.

«Как ты мог сделать это, Сабуро? – спросила она, присев у моей кровати. – Как ты посмел обидеть Фудзико так больно?». Хацуо рассказала, что Фудзико безутешно рыдала, когда встретилась с Хацуо в Токио после возвращения из госпиталя. Профессор Ниори просил моего дядю и Хацуо сделать все возможное, чтобы я переменил свое мнение.

Хацуо сердито посмотрела на меня. «Они говорят, Сабуро, что ты поступил так, потому что они расстроились, узнав о твоем ранении. Мы с отцом давно знаем эту семью. Они чудесные люди. Почему ты так поступил?» – заплакала она.

«Хацуо, пожалуйста, постарайся меня понять. Мы несколько лет жили вместе детьми, и я полагаю, меня ты тоже хорошо знаешь. Как мне ни больно тебя слушать, я ни за что не изменю решение. Я честно думаю, что поступаю так ради блага Фудзико, ради ее счастья».

Она сразу возразила: «Они говорят, что ты отказался, потому что был ранен».

«Не стоит так говорить. Это только одна из причин. Я сразу глубоко полюбил Фудзико, после первой же нашей встречи. Мои чувства ничуть не остыли, и сегодня я люблю ее по-прежнему крепко. Все долгие месяцы в Лаэ и Рабауле Фудзико была женщиной моей мечты. Неужели и ты никак не хочешь понять? Я отказался, потому что люблю ее!»

«Ты просто сошел с ума, Сабуро».

«Тогда выслушай меня. Все то время, когда я находился на фронте, все эти долгие утомительные месяцы я помнил о ней каждую минуту. Я хотел, чтобы она гордилась мною, и я добился этого.

Вероятно, это не самая приятная вещь, чтобы обсуждать с тобой, но я должен быть честным. Рабаул – крупная военная база, гарнизон которой всегда составлял более 10000 солдат. Кроме того, часто там размещали дополнительную пехотную дивизию.

И что, по-твоему, делают мужчины, оказавшись далеко от дома, далеко от своих женщин? В Рабауле у нас были публичные дома, как они есть здесь в Йокосуке. Когда мы возвращались в Рабаул на отдых, некоторые наши пилоты просто не вылезали из этих борделей. Не все, но очень многие.

Но я никогда так не делал. Моя гордость не позволяла мне этого. Я хотел остаться таким же чистым, как Фудзико в тот день, когда я попрошу ее стать моей женой.

До своего ранения я мог вернуться к ней как Сакаи, великий ас, бесстрашный пилот, человек, заслуживающий ее руки. Но теперь? Нет! – Я уже кричал на Хацуо. – Я не хочу, чтобы меня жалели! Неужели ты думаешь, что я позволю Фудзико жалеть меня? Никогда! Теперь ты понимаешь меня?»

Хацуо крепко сжала мою руку и кивнула. «Я знаю, знаю», – только и прошептала она.

Потом она посмотрела мне прямо в глаза. «И еще я знаю, Сабуро, что ты гораздо лучше, чем даже сам можешь представить. Я знаю, как сильно ты хочешь летать. И все-таки я не могу перестать жалеть Фудзико».

«Так будет лучше для нее. Она…»

Но Хацуо прервала меня, обняв за шею и тесно прижавшись ко мне. «Бедный Сабуро! Надейся… Ты должен верить. Ты снова будешь летать. Я знаю, ты будешь!»